ВОСПОМИНАНИЯ
| |||
1
НАТАША
Сентябрь 1939 год приняла в ясли после декретного отпуска Наташеньку, ей - 1 месяц. Целый день девочка плакала. Сердце мое надрывалось, и сейчас ее ужасно жаль. А почему ребенок плакал?
Ребенок не хотел чужих рук и яслей. Ребенку нужна мать и ее руки.
Хотя я работала там, и она была со мною. Привычка!
Девочка была здорова и весела, ей - 9-й год. Ходит в школу.
Начинает жаловаться на головные боли. "Мама! У меня болит голова и даже до рвоты".
Вызывала участкового врача 3-4 раза. Врач ничего не находит, говорит: "Ребенок здоров! Это мамины страхи".
Девочке все хуже. Начинаются нарушение координации и движений. И получилось: то больница, то дом, то больница, то дом, и так 2 года. Ребенок уже не бегает. Ручонки не держат, язык слов не выговаривает. Больница опять. Дома семь человек. Работа - 10-12 часов. Один выходной день. Ежедневно прихожу в больницу.
И вот лечащий врач говорит: " Вашу девочку смотрел профессор Срутер и велел Вам сказать, чтобы готовились взять ребенка. Девочка останется такой. Она не поправится и надо привыкать к уходу за ребенком".
Мне очень тяжело! Ибо все время я надеялась на ее выздоровление.
Иду и сердце плачет.
Встречается женщина и просит подаяния. Я отпускаю руку в карман и подаю ей мелочь. Она обрадовалась, остановилась и начала молиться богу. Я ей говорю: помолись за болящую отроковицу Наталию, я даю обет ее окрестить.
Прихожу на следующий день в больницу. Врач меня увидела и через головы других людей, встав на цыпочки, говорит: "Никольская! Забудьте, что я говорила Вам вчера. Сегодня Вашей девочке необыкновенно лучше. Просто хорошо". И девочка моя Наташенька на удивление скоро поправилась.
Сказать-то я сказала, что окрещу... В церковь я не ходила и что там и как делается? - Не знаю.
Приехала моя мама из Рязани. Я ей рассказала, она мне: "Надо окрестить, а то может быть еще хуже".
Надо окрестить, но так, чтобы не знали муж и кругом.
Мама, окрестишь? Она пошла в церковь, узнала, сколько это стоит, и окрестила.
После мама сказала: "Надя, батюшка сказал, чтобы мать ходила в церковь и водила девочку. Иначе это крещение будет зря".
Все забыто. Жизнь идет. Суета сует, и суета сует. Надо всех накормить, одеть, обуть, а для этого надо работать.
Слежу, чтобы все училися, и хорошо. Трое из детей имеют высшее образование, двое - среднее. Очень хочется видеть детей образованными и интеллигентными. Наташа кончила десятилетку. Подает в университет. Не хватает одного очка. Не прошла. Устраивается на художественную фабрику облойщицей.
В следующем году опять не хватает одного очка. По физике - 4.
Предлагаю в этом году идти в медицинское училище. Поступает.
После работает медсестрой урологии, и дальше старшей сестрой нефрологии Боткинской больницы.
Умирает супруг. Дети взрослеют. Свои взгляды, свои вкусы. Я отхожу на задний план. Я только обслуживаю. Я теряю авторитет. Его заменяет младшая дочь - Лариса. Дети под ее влиянием все.
Меня и раньше интересовала религия. Я начинаю заходить в церковь. Я учусь. Учусь любить Создателя, поклоняться Ему. Учусь молиться. Надо мною подсмеиваются. Но я уже знаю свой путь. Открылись надежда и упование.
Прошу Наташу ходит со мною.
Она отвечает: "Мама, я там уже была. В церкви одно хромые и косые".
Прошло месяца полтора. Утро. Девочки мои Лариса и Наташа в своей комнате. Я вхожу к ним. Девочки! В чем дело? Почему вы не идете на работу?
У Наташи правосторонний парез лица. Правая сторона висит. Я предлагаю вызвать врача, чтобы получить больничный лист, а затем, Наташа, пойдем в церковь.
Ответ: "Мама, мы уже взрослые и знаем, что нам делать. Лариса вызвала такси и мы поедем в Боткинскую больницу".
Вечером она мне звонит и говорит: "Мама, не беспокойся. Я лежу в отдельной палате и меня уже обследовали все врачи".
На следующий день звонит ее подружка: "Надежда Эммануиловна, не беспокойтесь. Наташа уже пришла в себя, и я ее попоила. Мы ее не оставляем".
Иду к врачу. Спрашиваю: "В чем дело? Почему операция?" (Влезли в череп). Врач отвечает: "Мы искали причину пареза. Причины нет. Причины не нашли. Но, слава богу, что я не вынула ей ухо. Слава богу, она будет слышать".
Дальше жизнь течет как обычно. Работа и суета сует.
Наташа ждет пенсии, мечтает, что будет собирать деньги и в отпуск ездить за границу.
***
Вижу я сон; можно его даже назвать вещим, ибо я сны обычно не помню, и они проходят обычно незамеченными.
***
Я быстро иду, земля глинистого цвета, и впереди народ стоит по прямой линии от востока до запада; и вглубь не видно конца толпы. И вдруг мужской голос: "Ты куда идешь? Вернись домой. Мы ждем Наталию".
Подумав, я обратилась к Наташе и ей рассказала сон и просила ее идти в церковь, но так и не нашла на это время. Все забыто.
Прошло месяца полтора-два. Я зашла к ней. Она весела как всегда (духа же уныния у нее никогда не было). Она была всем довольна. От нее исходило всегда тепло, успокоение, веселье, радость; она была добра и сострадательна. Наташа угостила меня ужином.
При расставании показала мне палки, ею купленные для дачного крыльца; и при прощании начала меня обнимать и целовать как никогда. Обычно поцелуемся и расстаемся, а иногда и просто щечку подставит, поцелую и уходит. Я была расстроена ее целованием; и когда ушла, дорогой плакала от умиления. Как же она меня любит, а даже этого и не знала.
На второй день около 16 часов я почувствовала: Наташа умерла. Жду 18 часов ее приход с работы. Звоню к ним. К телефону подходит Лариса. Я прошу: "Позови Натаню". Ответ: "Ее очередь сегодня ходить по магазинам, и она придет поздно". Не нахожу себе места. Звоню в 19 часов опять. Лариса у телефона. Я спрашиваю, что случилось с Наташей. Почему ее нет? Ответ: "Придет Эля и тебе все расскажет".
Значит, умерла. Но как?
Приходит Эля. Я открываю дверь и спрашиваю: "Говори скорее, как умерла Наташа".
Оказалось: вышла из метро и умерла от острой сердечной недостаточности. Умерла 2-ого марта 1994 года приблизительно в 16-17 часов.
Натаня была очень хороший человек. Жалостливая к больным, обходительная. Жалела даже пьяниц. Прости меня, доченька, за все прости! Да простит тебя Господь и учинит в селения праведные.
Господи! Услыши молитву мою. Грех юности и неведения моего не помяни.
Прости Наталию, упокой ее, Господи, со святыми. Наши сии грехи - это грехи века сего. Прости нас, Владыка!
1981 год. Мне 64 года. Устала! Все суета сует. Скорби одолели.
Не могу делать, что хочет душа, а все идет наоборот. Устала от ночных смен. Устала от скорбей. Одолевает немощь.
Ушла с работы.
У меня знакомые - оба тяжело больны. Пока я работала, они обходились без меня, а сейчас я начинаю к ним ездить.
У Анны температура 39,0 - 39,5. Она не встает с постели. У Петра - парализация; еле двигается. Но всего хуже оказалось, что он не может зажечь газ, чтобы вскипятить чайник. Кормят соседи, кто чем может. Езжу к ним, но езда дается мне трудно: у меня полиартрит и другие болезни. В один конец 1 час 30 минут. Королевы два года по немощи не принимали святые тайны. Попросила батюшку отца Василия их пособоровать и причастить.
Слава богу! Господь помог! Тогда решила положить в больницу Анну. Это удалось с великим трудом через Госздрав. В больнице за ней ухаживали хорошо. Она была накормлена и чистая.
Езжу по очереди, то к Анне, то к Петру. Через два месяца Анна умирает. У Петра есть на что ее схоронить.
Петр остается один. Из дома выйти не может. Кормят соседи из жалости: кто и когда чем может.
Ищу человека, кто бы жил с ним и ухаживал за ним. Желающих нет.
Приходит техник-смотритель из дома управления и велит его отправить в дом инвалидов. Оформляю документы.
Врач участковый говорит, что у Петра тяжелый кардиосклероз, и перенесенный инфаркт миокарда, и инсульт. И назначайте документы, а я назначу ему лечение на месяц, чтобы его довести до дома инвалидов. Петр Николаевич не хочет идти в дом инвалидов.
Ну, что мне с ним делать?
Узнаю, что у него духовный отец архимандрит Кирилл, и я поехала в Лавру просить благословения у батюшки Кирилла для переселения Петра в дом инвалидов. Но, к моему изумлению, батюшка взял из шкафа крест и, им меня благословив, приказал за ним ухаживать, а так как я также больной человек и не могу ежедневно ездить, то у него и жить.
Приехав в Москву, я рассказала Петру ситуацию и с ним договорилась: пенсию всю мне. У Петра Николаевича пенсия была 60 рублей, у меня - 57 рублей 20 копеек. Итого, 117 рублей 20 копеек. 20 копеек я отдавала почтальону. 17 рублей плата за квартиру, и на проезд, и на прачечную. 100 рублей - на питание и на церковь.
Квартиру отремонтировала. Комнату разгородила шкафом. Вся комната принадлежала Петру. В комнате горело 6 лампад. Я не трогала его письменный стол и тумбочку. В комнате я сервировала стол только, когда приходили знакомые. Наша с ним столовая была на кухне, и я в основном была на кухне. Я там и читала, и молилась, и готовила.
Попросила детей купить рубашки верхние и нижние, и трусы, и носки. Что они и сделали. Выбросила его залатанный пиджак, тапочки. На питание и церковь хватало денег. Кормились 3-4 раза в день. Пищу я давала в скоромные дни - скоромную, в постные дни - постную. Петр Николаевич был всем очень доволен. У него остановился понос. Он начал поправляться.
По субботам я его сажала в ванну и мыла (срамные места мыл сам).
Я стала для причастия брать его с собой в церковь. Для этого я брала такси и маленький стульчик.
Были у нас с ним и неприятности. Так, вечером у него поднялась температура 38,0. Спрашиваю: "Что болит?" Говорит: "Грыжа". Покажи. Смотрю - двухсторонняя грыжа. Вправляю. Говорит: "Теперь хорошо".
Спрашиваю: "Вызвать скорую?". Он: "Нет". Ложимся спать. Утром спрашиваю: "Как дела?" Он: "Хорошо". Температура - 38,0. Вызываю врача. Врач посмотрел и говорит: "Правосторонняя грыжа. Ущемление". Вызываю скорую и везу его в больницу.
Там сейчас же при мне смотрит его хирург, и делает электрокардиограмму, и берет кровь и все анализы. После осмотра срочная операция. Велят везти на четвертый этаж, кладут на каталку и увозят. Я его одежонку спрятала под лавку и сажусь в лифт. Со мной в лифт садится хирург и говорит, что после операции он не выживет, умрет. Я говорю: "А тогда, доктор, получается, что мы его убили. Тогда зачем же оперировать?". Он говорит: "Так положено". Я говорю: "Нет, доктор. Так не положено. Вправьте ему грыжу, а дальше на все воля Бога".
Пришла в палату. Петенька мой лежит уже в кроватке. Нервничает. Я ему говорю: "Успокойся. Все будет хорошо. С нами Бог".
Пришел врач и вправил ему грыжу. Потом обращается ко мне и говорит: "Что будем делать?" Я говорю: "Как договорились. На волю Бога". Врач: "Как хотите". И ушел.
Пришла сестра и сделала ему укол.
Петр: "Ты меня здесь бросишь?"
Я ему: "Нет не брошу и буду к тебе приходить ежедневно часа в четыре дня".
И ежедневно с течение 2-3 недель я приходила к нему, чтобы он не чувствовал себя брошенным.
Через 2 или 3 недели после окончания лечения я взяла такси и привезла его домой.
Он сел за письменный стол, провел рукой по телефону, по приемнику, по настольной лампочке и говорит: "Спасибо тебе, что ты меня не бросила". Я: "Слава богу за все".
До этого у нас были и другие неприятности.
Вначале, когда я пришла к нему, были ежедневные звонки с утра Петру (телефон стоял у него на столе) во время молитвы утренней. И мужской голос вещал: "Ты еще не подох? Пора подыхать". Если я брала трубку, то в трубке была тишина. Я увещевала говорилку и просила оставить его в и не хулиганить. Но это не помогало, и я обратилась в телефонный узел поменять номер телефона. Еле удалось, но все-таки удалось! Слава богу!
После 22 часов звонок в дверь. Открываю. Милиция: "Где у Вас тут непрописанные?" Осматривают квартиру. Двое стариков и две кровати. Приходят утром до семи часов. Опять то же. Милиция-участковый обходит всех соседей. Но все за нас.
Теперь приходит участковый. Садится за письменный стол - писать протокол: "У Вас секта. Кто к Вам ходит?"
Я говорю: "Хороший человек, ведь у секстантов икон нет, а у нас - иконы, лампадочки".
Он: "Кто к Вам ходит? Фамилии"
Я перечисляю фамилии своих детей. Он рассердился, покричал и говорит: "У меня с Вами неприятности. Звонки на Вас начальству. А начальник мне нагоняй".
Я ему говорю: "Узнайте номер телефона, кто Вам звонит и дайте ему нагоняй".
Но после, при встрече с участковым на улице он со мной любезно поздоровался и говорит: "Я узнал, кто звонил и Вам и мне. Я хотел подать в суд за хулиганство, но мне запретили".
Но все пережить и все суета сует.
1985 год. Петр Николаевич жалуется на плохое самочувствие. Я ему предложила причаститься. Он говорит: "Скоро пост. Я тогда поговею и причащусь". Но в понедельник договорились с батюшкой на среду. В среду ему велела ни есть, ни пить. Я привезу батюшку.
Приехал отец Михаил. Причастил. И после спрашивает Петра, как он переносит свою болезнь. А Петр указывает рукой на образа и говорит: "Пусть Он со мною что хочет, то и делает. На все его святая воля". Батюшка: "Вы счастливы, что находитесь в такой обстановке". А мне батюшка сказал: "Надежда, я всегда к Вашим услугам".
После ухода батюшки напоила Петра чаем, как он любил. Он лег отдыхать. Часа в четыре я предложила ему обед, но он отказался и попросил испечь ему яблоки. Я испекла яблоки. Разрезала персик на четыре части и оставила все на столе рядом с ним. Петр Николаевич хотел встать, а я говорю: "Ты себя плохо чувствуешь, и день жаркий. Не вставай, а лежи и отдыхай". Он согласился. Я же пошла ко всенощной. Придя от всеночной, я увидела, что яблоки он съел, а персик - наполовину. На вопрос: "Как ты себя чувствуешь?" он ответил, что временами задыхается. И у него начался приступ задохи. Я дала ему две таблетки бромкамфоры. Полегчало. Я предложила ему ужин, но говорит, что не хочет. Я предложила вызвать скорую. Он согласился. Вызвала.
Скорая приехала. Врач его послушал и говорит: "Коргликоп". Я положила его голову на свою руку. Начали вводить лекарство. И он тут же умер.
Это 31 июля 1985 года. Накануне батюшки Серафима Соровского, которого Петр очень любил.
Схоронила на Введенском кладбище, в ногах у батюшки Алексея Мечева. Слева могилка матушки Фамарь.
Царство тебе небесное, Петр. Вечная память. Ты теперь близко к Богу. Помолись о упокоении Наталии. Ты ее любил. Вечная память!
Я - последняя буква в азбуке.
Так говорила моя мама Вера. А слушаем мы своих родителей? Нет! У нас всегда свое Я.
Тем более в 20-ые годы.
В 1920 году отец ездил или служил старшим кондуктором. Поезда ходили плохо и вот его сняли уже на обратном пути в Москве. Доставили в больницу Семашко, где ему было сделано 8 операций под общим наркозом, ибо у него была гангрена ног. Но результат: на обеих ногах - одни остатки. Правда, были сделаны протезы, и пенсия 33 рубля 20 коп., и прикрепили к железнодорожному магазину. Там было снабжение продуктами немного лучше, чем везде. Потом он умер от пневмонии на третий день пасхи.
У мамы на иждивении осталось нас трое. Старшая сестра 1905 года вышла замуж. А я 1917 года рождения. Брат 1920 года рождения и бабушка 1860 года рождения. Нас маме надо было кормить, и она (бедненькая) работала дни и ночи. В основном носила телеграммы.
За телеграмму платили 5 копеек. И надо было зарабатывать пятачки. За ночные телеграммы платили больше.
И вот однажды утром ее нашли в больнице. Ночью на нее напала свора собак и искусала. Пятна от укусов на руках были до самой смерти.
Через улицу напротив дома - бывшая гимназия, были сделаны парк и клуб. Вечерами играл духовой оркестр и на площадке были танцы. Сидя около дома, можно наслаждаться музыкой.
Через два дома от нас и напротив клуба была церковь в честь святой Троицы. И улица называлась Троицкая слобода. Рядом с церквой были часовня и колодец. У колодца сидел монах, и ему платили какие-то копейки в основном тот, кто поил лошадей.
Бегаю по парку днем. Парк был в порядке: чисто, цветы, клумбы. На танцевальной площадке сидят дети, обедают. Остановилась, смотрю.
Меня спрашивают: "Девочка, ты чего стоишь?"
"Так" - отвечаю я.
"Ты хочешь кушать?"
"Да".
"А ты будешь ходить к нам?"
"Да".
"А как тебя зовут?"
"Надя".
"Если будешь ходить к нам, то надо приходить к девяти часам".
"Буду".
"Тогда приходи, садись и обедай".
Так ходила целое лето. И маме, наверное, было легче.
В восемь лет пошла в школу. В ту же бывшую гимназию. Там была школа до 4-ого класса. Начался ликбез (ликвидация неграмотности). За партой сидело по трое. Мое место было крайнее слева. Очень неудобно. Но учиться можно. Слава богу, научилась читать и писать.
Приняли в пионеры. О, сколько гордости: я - пионерка.
Каждый год езжу в пионерские лагеря. Там хорошо кормят. Целый день свобода. Вечером - гармонь. Сборы-костры и были тихие вечера. Садилось солнышко, иногда играли зарницы, пахло сеном, прохладой леса. Наверху на небе иногда видны звезды. В десять часов - линейка, отбой. Все по местам. Шли спать. Это помещение бывшей барской конюшни. У нас там были нары и на нарах у каждого своя постель. Посередине был длинный стол и длинные лавки. Во время дождя играли на столе в камушки.
Жизнь без заботы: сыты, песни, пляски, сборы.
Мы - строители новой жизни. Я уже грамотная. Хожу по ликбезу, учу неграмотных. Представляю учительницу. Учу читать и писать. Днем занимаюсь с октябрятами. На сборах поем и занимаемся физкультурой. Драмкружок. Устраиваем вечера.
Дни проходят и года без заботы и труда.
Мне уже скоро 14 лет, кончаю семилетку. Дальше что делать?
Мама советует: иди учись на бухгалтера.
Нет, мама, я хочу пойти в медицинский техникум.
Иди, но одевать я тебя не могу.
Я, мама, так, как-нибудь.
Поступаю, учусь.
Дома материально все труднее. В торгсин сдано все, что было. На последние чайные ложки (серебряные) купила себе тапочки, галоши.
Сегодня 9-ое мая 1997 года, день Победы. Смотрела парад войск с Красной площади, а вспоминала свою жизнь. Самочувствие плохое. Дома одна. Мои девочки уехали за город. После прожитой и неудачной жизни одна. Хорошо, что Господь дает нам пенсию.
Господь мой! И Бог мой! Ты со мной. Я это знаю и чувствую. Спаси чада моя. Умилосердись надо мной и помилуй их. Наставь их на путь правый.
Я - комсомолка. Выполняю задания по комитету. Что-то выпускаю, графики успеваемости черчу, занимаюсь в драмкружке, сдаю на значок ГТО 1-ой степени, а потом и 2-ой степени. Люблю кататься на лыжах. Своих лыж нет, беру у подруги или в спортзале. Однажды каталась на лыжах с горы, сломала чужие лыжи, но ко мне относились хорошо и простили.
В основном студенты все старше меня. У многих есть уже мальчики. Иногда хожу в общежитие к девочкам. Там по вечерам гармонь и танцы. У меня мальчика нет.
После второго курса дали путевку в дом отдыха под Верею. И дорога бесплатная. Там хороший воздух, хороший стол - пятиразовое питание. В лесу рядом с домом много земляники. Лезут мальчишки. Начинают целоваться. Норовят в губы. Не переношу, противно. На свидания не хожу, не интересно. Провожу вечера в клубе за шашками и книгами.
В последний год учебы дают путевку в Звенигород. Вот где горы! Знакомлюсь с Никольским Б.Н. Ходим с ним на лыжах и катаемся на санках, управляем ими ногами. А горы были высокими! А главное - не лез целоваться, и это мне нравилось. При расставании мы обменялись адресами и начали переписываться.
В 1935 году кончаю техникум. Нас рассылают. В Рязани не оставляют. Мне дают направление в село Архангельское под Москвой, при доме отдыха Кремля. Было строительство новых корпусов. Премируют чемоданом и путевкой в мединститут.
Еду в Москву в институт. А в 1936 году ввели экзамены. А в 1935 году принимали по путевкам без экзаменов. Мне экзамены не сдать. С семилетним образованием и техникумом не потянешь против десятилетки. Они все уже учатся и работают, и все у них есть. У меня же одно платье из шотландки, тапочки и галоши. Надежда, подожди годок, оденься.
В декабре месяце малярийное отделение закрылось, переводят в Райздрав города Реутова. Но там жилплощади нет. Ездить из Архангельского невозможно. Я живу у тети Насти, сестры моей мамы. Она очень хорошая и добрая, старается мне помочь. Идем в милицию для прописки. Но там - отказ. Прошу дядю Ваню прописать меня как домработницу. Но тетя Маруся говорит: "Надя, приходи. Мы всегда тебя накормим. И вот тебе деньги - купи себе туфли. Но прописывать не будем".
Время идет. Уже конец января. Ну что еще делать?
С Никольским Борисом мы встречаемся. Гуляем по Москве, ходим в кино. Прошу его: "Боречка, пропиши меня хоть временно". Он говорит: "Хорошо, давай паспорт!".
Проходит 2 дня. Он как обычно встречает меня с работы. И очень торопит: давай на трамвай, скорее иди. Приходим на Полянку. Во дворе - ЗАГС. Я спрашиваю: "Зачем сюда?". Он говорит: "Не прописывают. А мы распишемся - я тебя пропишу. А потом, когда у тебя все устроится, мы разойдемся".
Вот и все. Тогда действительно это все было очень просто: все сходились и разводились, когда хотели.
Входим. Спрашивают, кто последний. Никольский говорит: "Мы". -"Скажите, чтобы за вами больше никто не становился."
Подошла наша очередь. Расписались. Это было второго февраля 1936 года. Спрашивают меня, какую фамилию я буду носить. Конечно, свою.
И до сих пор я ношу свою фамилию. Хотя, когда дети подросли, спрашивают: "Мама, почему у вас с папой разные фамилии? И почему мы все Никольские, а ты Шульц?". Позднее хотела поменять фамилию на Никольскую, но надо было для оформления иметь 1000 рублей, а деньги нужны для семьи. Живем от получки до получки. Впритык.
Выходим из ЗАГСа. Хочу ехать домой. Но Никольский говорит: "Нет. Поедем ко мне!"
- Зачем?
- Я тебя познакомлю со своими родителями, ибо они спросят, кого ты прописал. Они должны видеть, что ты хороший человек.
- Ну, ладно, пойдем.
Приходим к нему домой. Дома двое стариков. Дед басит: "А мы портвейна купили бутылочку". А бабуля говорит: "А я котлеты нажарила! Вот мы вас и поздравим!".
Ну, и поужинали. И сели играть в карты. Я объявляю козырем крести. Мама Бори говорит: "Надя, это неприлично. Надо говорить - трефы".
Собираюсь к тете Насте, но они настаивают, чтобы я осталась. И я осталась у Никольских. Привезла чемодан - половина книг. А все мое приданое - на мне. Но слава богу, что меня не выгнали.
Спали с Боречкой на односпальной солдатской кровати. И все было хорошо.
В 1936 году Боречка кончает Лесотехническую Ленинградскую академию и его распределяют в гор. Сызрань.
В городе Сызрани нам от завода дали комнату десять метров. Я прожила там до ноября и уехала к маме. В декабре у нас родилась доченька. Боречка при регистрации дал ей имя Элеонора. А весной я решила уехать в Москву и перетащила из Сызрани Никольского, ибо все еще надеялась поступить в институт. Я ходила в министерство и требовала вернуть мне мужа. Вернула.
Устроилась работать в клинику патронажной сестрой детского отделения. Свекровь уже старенькая, и ей сидеть с Эленькой трудно. Я поступаю в ясли (базовые) №183, чтобы ребенок был при мне. Работаю мединструктором при яслях. У фабрик им. Калинина и Фрунзе много наших детей жило в бараках. А в период карантина многие с детьми были вынуждены не расставаться. Тогда придумали в бараках открыть карантинное отделение группы. Выделяют персонал и питание из кухни яслей.
Матери все довольны. Особенно одиночки, ибо до этого в период карантина им было трудно без заработка.
Педагогичка предлагает мне перейти на педагогическую работу и удивляется, что я не пишу о своем опыте. У меня же просто нет времени. Поступаю на вечернее отделение в восьмой класс. Потом кончаю десятый. Но в 1936 у меня родится Наташенька. Собираюсь учиться дальше, но нужны деньги. Никольский зарабатывает немного. У стариков пенсия небольшая, а все хотим есть, да и другие расходы.
В 1941 году в день начала войны 22 июня родилась Риточка. До этого договорилась с фабрикой Госзнак. Там заработок больше. Оформляюсь туда на работу. Но надо поступить в партию. Заполняю анкету в партию.
Но 22 июня все пошло в другую колею. Эвакуируется Москва. Ясли вывозятся и закрываются. Ночью - воздушные тревоги и подвал. Днем магазины - достать еду, приготовить. Газ перестает гореть. И другие домашние дела. Выматываюсь совсем. И в августе решила уехать.
Москва пустеет. Куплен билет до города Свердловска. Товарный вагон. У меня место на первом этаже. Поезд движется вне расписания. На остановке может стоять по два-три часа, а может уйти через 10-15 минут. Боюсь отстать от поезда. А надо достать воды, напиться, помыть детей, пеленки сполоснуть. Бабуля сойти с вагона не может. И еще придумала, что я их брошу. Мол, молодая, и хвост ей этот не нужен. И научила Элю, как я схожу с вагона кричать: "Мамочка! Не бросай нас!".
Через десять дней Натаня заболевает. У нее - кровавый понос. Лекарства нет. Начинаю кормить Риту грудью и после этого сцеживаю в чашку молока Наташе. Кормлю двоих, не имея сама почти никакого питания. Покупаю около вагона, когда придется, молоко или стакан земляники.
Как мне тяжело... Через две недели поезд прибыль в Свердловск. 8 часов вечера, накрапывает дождь, поезд оцеплен солдатами. Быстро снимаю вещи детей и бабули. Меня норовят посадить обратно. За это солдаты получают сдачи. Бегу в эвакопункт. Очередь. Всех распихиваю. Врываюсь в помещение. Со мной истерика. И дают солдат, которые помогают перейти с первого пути на двенадцатый. Поезд с пути должен отправиться через 15 минут. Там - пустые вагоны. В 4 часа утра поезд должен быть в Камышлове. Там - сойти.
Камышлов. Быстро сбрасываю бабулю, вещи, детей. Подходят два мужика и начинают толкать обратно. Не выходит! Наконец один машет рукой и говорит: "Оставь ее".
Вхожу в вокзал. Укладываю своих на лавки. Ко мне подходят и предлагают чай или кофе, кашу. Как хорошо. За две недели теплая еда. Часов в 11-12 пришла подвода и отвезла в эвакопункт. Народу битком. Располагаюсь кое-как на полу. Наконец-то баня, еда.
В райздраве предлагают должность районного инспектора. Вынуждена отказаться, ибо детей нужно иметь при себе. Еду в Калининский свиносовхоз в бригаду завяслями. Получаю комнату в бараке, карточки на хлеб. Меняю вещи и на деньги приобретаю молоко, картошку, крупу. Слава богу за все!
Первые дни спала на полу и рядом ставила стакан с водой. Иногда пила по глотку воды. Какая вкусная вода! Такой вкусной воды, как в первые дни по приезду, я никогда больше не пила.
В 1942 году приезжает ко мне мама из Рязани и жалуется: "Надя, не знаю, что делать с Зиной. Она сошла с ума". Сестра Зина - бывшая жена политрука дивизии, которая перед этой войной воевала в Монголии. Ее супруг получил один из первых орден Ленина. И после отпуска они выезжают на границу с Польшей. А в первые часы войны убили ее мужа. Ее с детьми срочно втолкнули в вагон. Она приехала в Рязань к маме без денег и вещей. Вещи все пропали. По письму видного генерала ей положили пенсион на детей 700 рублей. Зина - инвалид 1 группы, тяжелый порок сердца и больные почки. Старший ее сын устраивается в военную школу. На руках у нее еще четверо. Младший родился 30.07.
Теперь у меня свой детский сад. Хорошо, что я купила в поле картошки по 4 рубля за ведро.
Местные жители ко мне хорошо относились: научили и дрова рубить в лесу, и воз накручивать, и лошадей запрягать, и вырыть яму-погреб для овощей на зиму. Если люди еще живы, то дай им бог здоровья. А если умерли - царство небесное и вечный покой.
Вспоминаю, что когда-то, когда я была еще девчонкой, уже большой, ходили с подружкой по городу и забрели на кладбище. Я говорю: "Не пойду". Она: "К твоему папе на могилку". Я говорю, что не пойду, так как на могилку надо нести цветы, а у нас их нет. И вот я вижу палисадник и в нем клумбу с цветами. Я быстро перелезаю через ограду и обрываю цветы. Хозяйка дома выскочили на крыльцо ругаясь. А мы даем деру - и на кладбище. Кладу цветы на могилку и про себя говорю: "Папа. Прими эти цветы. Они ворованные. И даю тебе слово, что я никогда в жизни не буду больше воровать". И это очень хорошо уложилось в моей душе.
Я - зав. яслями. Я получаю продукты. У меня контроля нет, и нет даже мысли что-то присвоить, взять.
1943 год. Иду подкопать картошки, но ее еще нет. Через два дня мне дадут лошадь для поездок за продуктами для яслей. Выпишут для меня отдельно гороха и что-либо еще. Но это - через 2 дня. А сегодня на меня смотрят девять пар глаз и просят есть.
Не знаю, что делать.
Говорю: "Зина, растопи плиту, вскипяти воду. А я пойду в лес и поищу грибы. Если найду, сварим грибницу (хлеб же я делила все время на три доли, на трехразовое питание). Беру ведро и нож, как настоящий грибник.
Вхожу в лес. Кругом деревья и трава. Господи! Помоги мне! Они хотят есть! И выхожу не поляну, а она полна маслят. Нарезала почти полное ведро грибов. Прихожу домой счастливая. Чистим грибы, опускаем в соленый кипяток, и у нас грибница уральская.
На другой день я иду на тоже место. И опять полное ведро грибов. Разве это не чудо? Господь дал мне еду два дня. Потом дали мне лошадь. Я заехала в деревню. Что-то поменяла, что-то дал директор совхоза. А потом и своя картошка подросла. Слава богу за все!
А разве не проще было взять из яслей килограмм того же гороха или риса и накормить свою семью? Кто за мной учитывал?
Живу на Урале. Война. Радио нет. Газет нет. Ночи тихие. 1942 год. Никольский Борис, супруг, присылает письмо очень прощально-теплое, с фронта, передовой. Я сижу на стуле, спиной к окну. На руках - Риточка, жмутся к коленям Эли и Наташа. Напротив сидит свекровь.
Прочитала, скорблю, а про себя говорю: "Царица небесная, спаси мне его, мужа". Обвожу рукой всю компанию. "Что я с ними буду делать?".
А недели через две получаю письмо уже из госпиталя Бурденко. После чего его на фронт не посылают, а оставляют в Москве. Вообще он был белобилетником, ибо у него зрение было минус 12. Это - практически слепой.
Царица небесная услышала и спасла.
Я оглохла. Со слуховым аппаратом что-то слышу. Но я слепну. Читаю одним левым глазом. И то с трудом. Правая рука плохо слушается и писать не очень хочет.
1943 год.
Получаю пропуск в Москву. Собираемся и едем обратно. Немного легче туда, чем ехали сюда.
В Москве нас встретил Георгий Николаевич, брат мужа, с легковой машиной. И вот мы снова дома! В своей комнате! Правда, пока Борис был на фронте и в госпитале, комнату почистили. Взято все до тарелки и миски. Но кровати, стол, стулья и сундуки целы.
Получили карточки, и на сахарные талоны дали повидло (с начала войны мы сладкого не видели). Газа нет, зато есть самовар, и я в нем варила картошку и кипятила чай. Потом в камнях наладила буржуйку. Разбитые стекла в окне забили фанерой.
Устраиваюсь в ясли старшей сестрой при заводе им. Ильича. Риточку беру в ясли. Наталью и Элю с великим трудом устраиваю в детсад. Жизнь налаживается. Дали ордер на кастрюлю: алюминевая, четырехлитровая.
Моя бабуля была из крепостных крестьян.
Когда отменили крепостное право, то они вышли в богатые, ибо землю давали на мужское население, а бабушка имела 12 братьев, и она была только одна девочка.
Замуж она вышла за машиниста гор. Рязани Дементьева Ивана, и было у нее 6 детей. Супруг рано умер. Ему искра из топки паровоза выжгла глаз. И при операции были задеты какие-то нервы, и он умер.
Бабушка-вдова трем сыновьям дала образование - учительская гимназия. Михаил был сельским учителем. Иоанн - в Москве был доктор педагогических наук и скрипач. Петр был бухгалтером и артистом. Дочь старшую Марию бабушка отдала учить шить в Париже, и там хозяйка заведения выдала ее замуж за повара. Анастасию выдала в Москву за столяра.
А моя мама была последняя, и ее как бесприданницу выдали за Шульц Эммануила Антоновича, воспитанника управляющего имением. Папа говорил, что он был очень хорошим человеком (отец был сирота), и научил его вперед пасти гусей, потом свиней, потом стадо. Потом научил столярному и слесарному делу, дал образование. Отец знал русский и немецкий языки. Но когда приемный отец его уехал в Германию, мой отец предпочитал остаться в Рязани, ибо он разыскивал своего брата, который был также кем-то усыновлен. Тогда приемный отец снял ему квартиру в г. Рязани, заплатил хозяйке вперед за год за квартиру и питание за отца, и устроил его на железную дорогу в должности старшего кондуктора, где он и работал до двадцатого года, пока при каких-то обстоятельствах в одной в одной из поездок его сняли с поезда в Москве, положили в больницу имени Семашко. И ему было сделано восемь операций, и он остался практически без ног.
Железная дорога дала ему пенсию 33р. 20к. и прикрепила к железнодорожному магазину.
Через неделю Рождество Господа нашего Иисуса Христа, и 8 января день Успения моей бабушки. Опять вспоминаю ее.
Бабуля пришла от обедни, копается в своей широкой юбке. Ищет карман. Находит, достает оттуда просфору и дает с молитвой бабуленьке.
Моя бабуленька хорошая и ласковая. Царство тебе небесное и вечный покой!
У бабули было 12 братьев, но я знала только двоих.
Это отец Игнатий или иероманах Игнатий. Был в Гулаге. Отпустили. Мама взяла его к себе. Потом он был священником, по-моему, села Солодчи под Рязанью. Это 40 верст от Рязани. Помню разговор хозяйки, у которой он жил. Хозяйка приехала к маме и жалуется на дедушку, что ей с ним очень трудно, и она просит: "Вера Ивановна, пожалуйста, поговорите с отцом Игнатием, ибо он священник и служит у Престола, и ему нужно каждый день дать чистую рубашку. И вот сошью рубашку, чтобы у него их было две. А он придет со службы и без рубашки. Отдает нищему, а мне как трудно управляться с одной рубашкой. И обед я ему приготовлю, а он приведет опять нищего и отдаст ему. А я опять должна думать, чем его накормить".
Этот разговор я слыхала и хорошо помню. А как дальше было дело, не знаю.
Прошло сколько-то времени. Зима. У окна стоим я и мама. Во двор заворачивает лошадь. А дом у нас стоял на позадках. Мама говорит: "Кто там?". А лошадники, сродники наши, или в Гулаге, или попрятались в Москву, вышли в пролетариат. А потом: "Батюшки, да это Отца Игнатия везут. Что-то я с ним буду делать?".
Действительно, ведь ей нас надо было кормить.
Но вот открывается сенная дверь, за ней дубовая входная в дом, а под руки вводят отца Игнатия. Он обращается к маме и говорит: "Верушка, не горюй так, я к тебе умирать приехал".
Мама бух лбом об пол: "Отец Игнатий, прости меня". И потом побежала к моей кровати, застелила ее чистым бельем и уложила батюшку. Он: "Верушка, иди за священником". Мама- "сейчас, сейчас", привела священника.
Батюшка дал свечи дедушке в руки, маме и мне. И начал его соборовать. Когда соборовал, то дедушка, отец Игнатий, пел; потом священник его причастил, и дедушка попросил его еще (по-видимому, прочитать отходную), ибо когда священник кончил читать, то вынул свечу из рук отца Игнатия и, накрыв его простыней, сказал: "К нему не подходить, его не трогать, дальше дело будет наше".
Ну, я ушла по своим пионерским делам, по школьным, а когда я пришла, то в большой комнате стоял уже гроб, и в нем лежал дедушка. Лицо было закрыто, и в руках был крест.
Прошло после этого уже двенадцать лет. Я уже была в Москве. Звонок в дверь. Открываю. Мужчина. Спрашивает: "Вера Ивановна здесь?" Я говорю: "Здесь, пройдите". И он говорит маме: "Вера Ивановна, мы переносили кладбище. И многие гроба вскрывали и брали оттуда, если кому что нужно. Ну вот вскрыли гроб с Игнатием, и он лежит как будто спит. До него никто не дотронулся. И вот я пришел сказать, где его захоронили. И объяснил место перезахоронения. Мама опять всплеснула руками: "Неужели отец Игнатий нетленен?"
Сколько лет прошло. Но все вспоминается, как если бы это было вчера. Даже помню, как они сидели на стульях. Их расположение в комнате. И сейчас думаю, как может человек двенадцать лет находиться в земле и лежать нетленен. Чудные дела твои, Господи.
Второго дедулю знала, это был дед Егор Хозяин своего дома. И вот в 1924 году его дочь Анастасия пошла работать на почту. И там с ней случилось - она понесла. Мать ее как увидела, так и выгнала ее из дома. А дед говорит: "Если Анастасию гонишь, я ее не оставлю и уйду". И вот они ушли.
На окраине Рязани была заброшена будка стрелочника, и там они поселились. Я была у них и помню. При входе налево -печь, а направо - стол и скамейка углом. Дедушка ходил с сумой и, когда заходил к нам, то вначале клал поклон на святой угол, а потом всем нам. За столом сестра Маня спрашивает: "Дедушка, как живешь?" Он говорит: "Лучше всех. Слава богу за все!" Маня смеется: "С сумой ходить и говорить: лучше всех!" Он: "Истинно лучше всех. Мы сыты и все у нас есть"
Тетя Настя приходила к нам уже с Володюшкой, зимой спала с ним на печи. Мальчик был чистый, беленькие рубашечки и лифчички. Последний раз видела его в Рязани уже взрослым. Они уже жили в хорошей комнате. Володюшка был женат. И вот мы пошли с ним по Рязани, и он мне читал свои стихи. Да про Сталина, да про власть. Я говорю: "Володя, будь осторожен, а то тебя арестуют". А он говорит: "Я только их тебе читаю". И читал, читал, читал.
Эх! Дедули мои хорошие. Царство Вам небесное и вечный покой. Все тропиночки ведут к Господу, у каждого своя тропиночка. Спаси нас, Господи!
1942 год. Моей маме очень трудно и скорбно. Пришли люди и арестовали брата Владимира. И вскоре суд. Дают Володе десять лет. Мама спрашивает у судьи: "За что вы арестовали моего сына?" Судья говорит, что сын очень хороший человек. Но немец подходит к Рязани, уже сбросил десант, а у вас немецкая фамилия, и за это мы его изолировали.
Брат Владимир в тюрьме сидеть не хочет и идет на фронт. И через неделю мама получила похоронную. И говорит: "Надя, как же прогневала Господа, когда у меня умерли дети (а умерло с 1905 года по 1917 год пять сыновей). Я очень плакала, и они все у меня отпетые. А этот умер даже неизвестно в какой стороне, и, может быть, был ранен и долго страдал, и не имел кто бы ему помог".
1942 год. В яслях почти сразу заболевает пятеро детей менингитом. В яслях одежда была в основном была своя, и, по- видимому, поменял или выменял после больного менингитом, которую и принесли в ясли.
У меня заболевает Риток, ей один год, и вот девочка лежит без сознания. Грею одеяла и укрываю ее теплыми одеялами. Иногда в ротик наливаю крепкого натурального кофе. Все разговариваем шепотом, ибо при звуках ребенок вздрагивает.
Через трое суток девочка начинает приходить в себя.
И еще была Анна Иканина, у нее девочка Галина. Та ее просто положила под стол под образа. И та также выздоровела.
А трое более обеспеченных родителей увезли своих детей в больницу в город Свердловск. И те дети умерли.
Истинно пути Господни неисповедимы. Без врачей и лекарств дети ожили, а с врачами в больнице умерли. Чудны твои дела, Господи!
Правда, Риточка до четырех лет не ходила и была долго слепая. Игрушки ощупывала руками и не разговаривала. После четырех лет начала говорить, видеть, все впитывать. В шесть лету училась бегать и разбивала себе коленки. В семь лет я отдала ее в школу. Врач-глазник сказала, что один глаз видит, а второй - нет, и дала справку посадить ее на вторую парту. До января она не понимала читать и писать. Я с ней занималась по два часа. А потом все поняла и кончила Университет.
Господи! Спаси чада моя, а Души Твои. Они хорошие.
Сегодня воскресенье 24 августа 1997 года.
Я третье поколение от моей бабушки. Она родилась в 1860 году. За эти 137 лет сколько нового. Лучина заменяется свечами, свечи заменяются лампами, лампы электрическим освещением. Появились утюги, нагреваются углем - это чудо. Теперь эти утюги сменяются электроутюгами. Появилось радио, приемники, телевидение. Летаем в космос, а под окнами деревья гибнут, бывшие клумбы засохли.
Отвлеклась, Надежда!
А хотелось бы сказать - живем по-барски. Квартира, газ, горячая вода, пенсия. А где работа? Ведь если бы жили в деревне, то и в 80 лет нашлась бы работа. И раньше каждая семья сама себя кормила. А теперь кричим, митингуем, все мало, мало! Мы забыли, что человек состоит из тела, души и духа Божьего. Душа человека вечна, ибо в ней присутствует Дух Божий.
На земле душа должна научиться любви.
Бог есть любовь. И человеку дана свободная воля пойти в вечную жизнь с Богом, научиться любви по Евангелию. Ибо для этого и приходил Сын Божий Иисус Христос, чтобы человека исправить и направить на вечную жизнь, где материализм не нужен, а там уже идет дальнейшая учеба души.
#
Тело есть орудие души.
И человек, живущий без заботы о личном усовершенствовании, расточительной жизнью - это истребитель, расточитель мировой энергии, обуянный гордынею и материальным стремлением, утратившем представление о Боге и своих вселенских обязанностях.
#
Это вселенский мусор, идущий в ад.
#
На Земле уже были цивилизации, и даже больше, чем в настоящее время. Не ищите, кто их этому учил, а вспомните, что сын Адама Сиф был взят на небо и там ему показано было многое и Адам и Сиф и их потомки не были дикарями, а создали азбуку и календарь, а противные духу могут кому угодно заморочить голову. Это я просмотрела книгу "Воспоминание о будущем" Эриха фон Дэникина.
#
Потоп смыл тогдашнюю цивилизации и изобретения. А теперь, по библии, добьемся- смоет и очистит Землю огнем.
Господи! Милостив буди нам грешным! Спаси птичек и других, которые к нам прилетают под окна и просят еды. Господи! Спаси деревья, кусты и траву, которые мы вытаптываем и рвем.
Вразуми нас, Господи!
плохо вижу
трудно писать
ум разлетается
© Юрий Никольский
"РЕШЕНИЯ:
ПОДГОТОВКА И РЕАЛИЗАЦИЯ
ТЕХНОЛОГИИ + ПРАКТИКА"