Экономика, как мы убеждались вновь и вновь, это наука о распознавании вторичных последствий. Это также наука понимания главных последствий. Это наука о распознавании воздействия предлагаемой или осуществляемой политики не только на отдельные, частные интересы в краткосрочной перспективе, но и на общие интересы в долгосрочной перспективе,
      Это урок, подробно проанализированный в этой книге. Вначале мы сформулировали его суть, а затем наполнили плотью и кровью, рассмотрев более 20 примеров его практического применения.
      Но в процессе иллюстрирования отдельных тем мы обнаружили отзвуки других уроков общего характера. И нам отнюдь не помешает сформулировать эти уроки для себя более четко.
      Понимая, что экономика является наукой об отслеживании последствий, мы должны также осознавать и то, что, подобно логике и математике, она является наукой распознавания неизбежных скрытых значений.
      Мы можем проиллюстрировать это элементарным алгебраическим уравнением. Предположим, мы говорим, что если х = 5, то х + у = 12. Решением этого уравнения будет: у = 7. Это именно так, потому что уравнение в сущности говорит нам. что у = 7. Оно не делает этого в прямой форме, но неизбежно заключает это в себе.
      Что верно относительно этого элементарного уравнения, верно и в отношении большинства сложных и трудных для понимания уравнений, встречающихся в математике. Ответ уже лежит в самой формулировке проблемы, хотя, к нему еще надо прийти. Результат иногда приходит к решающему уравнение, как ошеломляющее потрясение. У человека может даже возникнуть чувство, что он открыл что-то абсолютно новое - глубочайшее волнение сродни испытываемому "неким наблюдателем за небесами, когда неожиданно в его кругозоре оказывается новая планета". Его чувство открытия может быть подкреплено теоретическими или практическими следствиями его ответа. Тем не менее, ответ уже содержался в формулировке проблемы. Его лишь нельзя было распознать сразу. Ибо математика напоминает нам. что скрытые значения вовсе не должны быть очевидными.
      Все это в равной мере справедливо и применительно к экономике. В этом отношении экономику можно также сравнить с инженерным искусством. Когда перед инженером стоит какая-то проблема, в первую очередь он должен определить все факты, имеющие к ней отношение. Так, если инженер проектирует мост, который должен соединить два пункта, то прежде всего необходимо узнать точное расстояние между этими пунктами, их топографическую привязку, максимально допустимую нагрузку проектируемого моста, предел прочности на разрыв и сжатие стали или другого материала, из которого мост будет построен, а также давления и напряжения, которым он может подвергаться. Многие из этих фактических исследований были уже сделаны для него другими специалистами. Они также уже тщательно продумали и составили математические формулы, с помощью которых, зная прочность материалов и нагрузки, которым они будут подвержены, можно определить необходимый диаметр, форму, количество и структуру опор, тросов и ферм.
      Так и экономист, перед которым поставлена практическая задача, должен знать как основные факты по проблеме, так и обоснованные выводы, которые можно вывести из этих фактов. Эта дедуктивная сторона в экономике не менее важна, чем фактическая. К ней применимы слова Сантаяны о логике (в равной степени это относится и к математике), что она "отслеживает излучение истины", так что "когда известно, что один термин в логической системе описывает факт, то вся система, привязанная к этому термину, становится, так сказать, раскаленной до бела".
      В наши дни мало кто распознает обязательные скрытые значения экономических утверждений, которые постоянно делаются. Когда говорится, что для экономического спасения необходимо увеличить кредитование, то это то же самое, как если бы было сказано, что для экономического спасения необходимо увеличить долг: это разные наименования одного итого же, рассматриваемого с разных сторон. Когда говорится, что для процветания необходимо повысить цены на фермерскую продукцию, то это подобно тому, что для процветания необходимо повысить стоимость продуктов для городских рабочих. Когда говорится, что для национального богатства необходимо выплачивать правительственные субсидии, в сущности говорится о том, что для национального богатства необходимо повысить налоги. Когда выступают против роста экспорта, то. как правило, большинство не понимает, что тем самым в конечном итоге они выступают против роста импорта. Когда говорится, практически при любых условиях, что для восстановления необходимо повысить ставки заработной платы, то лишь в иной форме подразумевается, что для восстановления необходимо повысить стоимость производства.
      Вовсе не обязательно следует, что каждое из этих предложений при любых условиях является ошибочным, поскольку каждое из этих утверждении, подобно монетке, имеет свою обратную сторону, или потому что равнозначное утверждение, или другое наименование спасительного средства, звучит менее привлекательно. Могут существовать такие времена, когда рост долга будет второстепенным в сравнении стой пользой, которую приносят заемные средства; когда государственная субсидия неизбежна для достижения определенных военных целей; когда данная отрасль может позволить себе повышение стоимости производства и т.д. Но в любом случае мы должны быть уверенными в том. что во внимание приняты обе стороны монетки, проанализированы все скрытые значения предложения. А это делается лишь в редких случаях.
      
      Анализ наших примеров научил нас другому, вторичному уроку. Он заключается в том, что при изучении воздействия различных предложений не только на отдельные группы в краткосрочной перспективе, а на все группы в долгосрочной перспективе, выводы, к которым мы приходим, обычно соответствуют выводам неизощренного здравого смысла. Никому не знакомому с превалирующей экономической полуграмотностью не придет в голову полагать за благо разбитые витрины и разрушенные города; что создание бесполезных общественных проектов - не что иное, как бесполезная трата денег и времени; что опасно разрешать массам безработных людей возвращаться к работе; что оборудования, позволяющего увеличивать производство богатства и экономить человеческие усилия, надо опасаться; что препятствия и помехи свободному производству и свободному потреблению увеличивают богатство; что страна становится богаче, заставляя другие страны приобретать ее товары по цене ниже себестоимости производства; что сбережения - глупы, или порочны, и что расточительство приносит процветание.
      "То, что является благоразумным в отношении каждой частной семьи, - убеждал, отталкиваясь от здравого смысла, Адам Смит софистов своего времени. - вряд ли может быть ошибочным в отношении великого королевства". Но лишь малая часть людей не теряется в сложных материях. Они не пытаются вновь проверить свои обоснования, даже когда приходят к явно абсурдным выводам. Читатель, в зависимости от своих взглядов, может принимать или не принимать афоризм Бэкона, гласящий, что "малое знакомство с философией ведет разумы людей к атеизму, но глубинное познание философии ведет разумы людей к религии". Однако так же верно и то, что малое знакомство с экономикой легко ведет к парадоксальным и нелепым выводам, которые мы только что перечислили, но глубинное познание экономики возвращает людей назад, к здравому смыслу. Ибо глубина познания экономики основывается на анализе всех последствий от проводимой политики, а не на восприятии лишь того, что видно невооруженным взглядом.
      
      
      Наш урок не будет полностью завершен, если перед тем как мы его закончим, мы не обратим внимание на то, что фундаментальная ошибка, которая нами рассматривалась, возникает не случайно, а систематически. Я имею в виду ошибку, когда государство, действуя в интересах А, забывает о В. Это практически неизбежный результат от разделения труда.
      В примитивных сообществах, или среди первых поселенцев, еще до возникновения разделения труда, человек работает исключительно на себя или непосредственно на свою семью. Потребляемое им идентично тому, что он производит. Всегда существует прямая и непосредственная связь между его выработкой и его удовлетворением.
      Но как только возникает тщательно проработанное и подробное разделение труда, эта прямая и непосредственная связь перестает существовать. Я произвожу не все вещи, которые потребляю, но, возможно, лишь одну из них. С дохода, получаемого от производства одного товара или от предоставления услуги, я покупаю все остальное. Мне бы хотелось, чтобы цена на все покупаемое мною была низкой, но в моих же интересах, чтобы цена на товар или услуги, продаваемые мною, была высокой. Поэтому, хотя я и хочу, чтобы все другое имелось в изобилии, в моих же интересах существование дефицита на то, предоставление чего является моим делом. Чем сильнее дефицит, в сравнении со всем остальным, на то, что я поставляю, тем выше будет награда, которую я могу получить за свои усилия.
      Это вовсе не означает обязательно, что я ограничу свои усилия или свою выработку. Фактически, если я являюсь лишь одним из большого числа людей, поставляющих тот товар или услугу, и если в этой сфере существует свободная конкуренция, то это индивидуальное ограничение ничего мне не принесет. Например, если, скажем, я выращиваю пшеницу, то в моих интересах получить как можно больший урожай. Но если я обеспокоен лишь собственным уровнем материального обеспечения и если у меня нет никаких угрызений совести с точки зрения гуманизма, то я бы хотел, чтобы выработка пшеницы всеми остальными се производителями была максимально низкой; ибо я хочу, чтобы на пшеницу (и любую продукцию, которая может ее заменить) был дефицит, чтобы именно мой урожай определял максимально возможную цену.
      Обычно подобные эгоистические чувства не оказывают никакого воздействия на общий объем производства пшеницы. Когда существует конкуренция, каждый производитель вынужден, фактически, прилагать максимум усилий, чтобы вырастить максимальный урожай на своей земле. Таким образом, силы эгоистического интереса (которые, к добру или злу, обычно более могущественны в сравнении с силами альтруизма) используются для достижения максимальной выработки.
      Но если производителям пшеницы или любой другой группе производителей удастся сообща добиться устранения конкуренции и если правительство разрешает или поощряет такой курс, ситуация меняется. Производители пшеницы могут убедить национальное правительство или, что еще лучше, между на родную организацию заставить ах всех сократить пропорционально площадь полей, засеваемых пшеницей. Таким образом они добьются наступления дефицита и поднимут цену на пшеницу; и если цена на бушель становится пропорционально выше, чем цена, которая существовала бы без сокращения производства, в этом случае, производители пшеницы в целом станут богаче. Они получат больше денег, смогут купить больше других товаров. Все остальные, что верно, станут беднее: потому, что другие товары останутся такими же в цене, и каждому придется отдавать больше из произведенного им, чтобы получить меньше произведенного хлеборобом. Так что народ, ровно на столько же станет беднее. Но те, кто учитывает только производителей пшеницы, увидят выгоду, но не обратят внимания на более чем компенсирующие убытки.
      Изложенное применимо к любой другой области. Если вследствие необычных погодных условий произошел неожиданный рост урожая апельсинов, то от этого выиграют все потребители. Мир станет богаче на это большее количество апельсинов, которые станут дешевле. Но сам этот факт может сделать производителей апельсинов, гак группу, беднее, чем они были ранее, если только большее предложение апельсинов не компенсирует или более чем компенсирует более низкую цену. Конечно же. если при таких условиях лично мой урожай апельсинов не больше, чем обычно, то тогда, из-за низкой цены в условиях изобилия предложения апельсинов, я точно понесу убытки.
      А то, что применимо к изменениям предложения, применимо и к изменениям в спросе, вызванным новыми изобретениями или открытиями. или изменениями во вкусах. Новая машина по сбору хлопка, хотя и снижает для каждого себестоимость производства хлопкового белья и рубашек и повышает всеобщее благосостояние, означает, что на работу будет принято меньшее число собирателей хлопка. Новый ткацкий станок, хотя и производит быстрее ткань лучшего качества, но приводит тысячи прежних станков к моральному устареванию, вымывает часть капитальной стоимости инвестированной в них, делая тают образом беднее владельцев этих станков. Дальнейшее развитие ядерной энергии, хотя и может даровать невообразимые блага человечеству, является тем, чего опасаются владельцы угольных шахт и нефтяных скважин.
      Точно так же, как не существует технических усовершенствований, которые не затронули бы чьи-то интересы, так и нет никаких перемен во вкусах, или морали, общественности, даже к лучшему, которые не затронули бы чьи-то интересы. Рост трезвого образа жизни оставит тысячи барменов без работы. Снижение интереса к азартным играм заставит крупье и "жучков" ["жучок" - человек, добывающий и продающий сведения о лошадях перед скачками] искать более производительные виды деятельности. Рост воздержанности среди мужчин приведет к крушению старейшей профессии в мире.
      Но от неожиданного улучшения общественной нравственности пострадают не только те, кто специально способствует порокам людей. Среди тех, кто, вне сомнений, больше всего пострадает, окажутся именно те. чья работа связана с улучшением этой нравственности. У проповедников будет меньше поводов для выражения своего недовольства; реформаторы потеряют свои мотивы; спрос на их услуги и пожертвования в их поддержку снизятся. Если не будет преступников, потребуется меньше адвокатов, судей и пожарников, совсем не нужны станут тюремщики, мастера по замкам и (за исключением таких услуг, как рассасывание автомобильных пробок) даже полицейские.
      При системе разделения труда, одним словом, сложно думать о все большем удовлетворении любых человеческих потребностей, что не нанесло бы вреда, по крайней мере временно, тем людям, которые сделали инвестиции или с трудом освоили какую-то профессию для того, чтобы именно удовлетворять эту потребность. Если бы прогресс шел равномерно по всему циклу, то тогда этот антагонизм между интересами всего сообщества и отдельной группы не представлял бы серьезной проблемы, если бы вообще бы на него обращали внимание. Если бы в тот год, когда вырос мировой урожай пшеницы, мой собственный урожай вырос бы в такой же пропорции, если бы урожай апельсинов и всей другой сельскохозяйственной продукции тоже вырос бы соответствующим образом и, наконец, если бы выпуск всей промышленной продукции также бы рос, а себестоимость выпуска единицы продукции не менялась бы. то тогда я, как производитель пшеницы, не пострадал бы. поскольку объем выращенной пшеницы возрос. Цена, которую я получил за бушель пшеницы, может быть ниже. Общая сумма, которую я получил от реализации моего большего по объему урожая, может быть меньше. Но если мне удалось из-за возросшего предложения всех остальных товаров купить их дешевле, то тогда у меня не должно быть никаких причин для недовольства. Если цены на все остальное также упали в таком же соотношении, как и снижение цен на мою пшеницу, то в этом случае я буду богаче, пропорционально тому, на сколько вырос мой урожай; и все другие, аналогичным образом, получат выгоду пропорционально возросшему предложению всех товаров и услуг
      Но экономический прогресс никогда не происходил и. наверное, никогда не будет происходить таким единообразным путем. Сейчас ускорение идет сначала в одной отрасли производства, затем - в другой. И если имеется резкий рост предложения товара, в производстве которого и я принимаю участие, или если новое изобретение или открытие делает то, что я произвожу, более не нужным, то в этом случае выгода для всего мира является трагедией для меня и для производственной группы, к которой я принадлежу.
      В наши дни наиболее сильно бьет даже по незаинтересованному наблюдателю не распыленная выгода от роста предложения или нового открытия, а концентрированные убытки. Тот факт, что на каждого теперь производится больше кофе, да к тому же еще и дешевле, вовсе выпадает из виду, но часто обращается внимание на то, что производители кофе не могут свести концы с концами из-за низких цен на свою продукцию. Забывается о том, что благодаря применению нового оборудования себестоимость выпуска обуви снизилась, объем же производства возрос; обращается же внимание на группу мужчин и женщин, потерявших работу. Все это вместе взятое - правильно, то есть, фактически, необходимо для полного понимания проблемы; положение этих групп должно быть принято во внимание, проблему необходимо решать исходя из солидарности, и мы пытаемся определить, нельзя ли некоторые из плодов этого прогресса в данном случае использовать, чтобы помочь этим жертвам найти производительную роль еще где-то.
      Но решение проблемы никогда не заключается в произвольном ограничении предложения, в предотвращении дальнейших изобретений или открытий, в поддержке людей в продолжении оказания услуг, потерявших свою ценность. Однако именно это мир постоянно пытался делать, вводя протекционистские тарифы, разрушая оборудование, сжигая кофе и претворяя тысячи других ограничительных схем. Это и есть безумная доктрина богатства, достигаемого через дефицит.
      Эта доктрина, к сожалению, всегда может быть отчасти верной, правда в отношении отдельных групп производителей, рассматриваемых изолированно - если они могут сделать дефицитной вещь, которую продают, при этом сохраняя изобилие всех вещей, которые им приходится покупать. Но эта доктрина - всегда открыто ложна. Ее невозможно использовать применительно ко всему циклу, ибо это будет означать экономическое самоубийство.
      И это наш урок в своей самой обобщенной форме. Ибо многие вещи, кажущиеся нам истинными, когда мы концентрируемся на одной экономической группе, очевидно становятся ошибочными, когда интересы каждого, как потребителя, в не меньшей степени, чем производителя, принимаются во внимание. Рассматривать проблему в целом, а не отдельные ее аспекты - это и есть цель экономической науки.