Содержание            Другие книги
      

II. Имперская и либеральная модели модернизации


      Характеризуя модернизационные процессы в России, ряд авторов, в частности А. А. Кара-Мурза и А. Г. Вишневский, прибегают к термину "консервативная модернизация", встраивая Россию в ряд тех стран, которые, стремясь к полноценному вхождению в модерность, ориентированы на сохранение или медленную трансформацию традиционных ценностей, институтов и отношений. "Сейчас едва ли можно сомневаться в том, что экономическая революция, осуществленная в СССР под лозунгами "построения социализма", была "консервативной". Но могла ли она быть иной? Для того чтобы пласты XVII или XVIII веков накрыли все последующие исторические слои, эти пласты должны были существовать в обществе и быть достаточно мощными... "Консервативная революция" и есть такая уступка во имя модернизации. По самой своей природе она может принести только временное решение, рано или поздно подлежащее полному пересмотру"1).
      Вспомним, пожалуй, одного из наиболее известных теоретиков консервативной революции в Веймарской республике Э. Юнга, который понимал ее как "восстановление всех тех элементарных законов и ценностей, без которых человек теряет связь с природой и богом и не может установить истинного порядка. Равенство необходимо заменить внутренними ценностями, социальные убеждения - верой в справедливость иерархического общества, механические выборы - органическим принципом фюрерства (вождизма), бюрократическое принуждение - внутренней ответственностью подлинного самоуправления, массовое счастье - правом народной личности"2). Э. Юнг полагал, что важнейшей исторической задачей нового германского рейха станет защита христианской веры и церковной инфраструктуры от угрозы со стороны большевиков, то есть при всей своей революционности новое германское государство должно было защищать традиционные ценности3).
      Мы видим, что по ряду внешних признаков в социокультурных трансформациях ленинско-сталинской эпохи можно увидеть немало от настоящей консервативной модернизации, сравнение сталинского СССР и национал-социалистической Германии достаточно распространено, совпадения в идеологических лозунгах, произведениях монументальной пропаганды, в живописи и во многих иных областях искусства и жизни порой поражают своей дословностью4). Но есть и не менее существенные различия. В первые десятилетия существования СССР большевики не отличались склонностью к сохранению или реставрации каких-либо ценностей традиционного уклада, они могли отказаться и отказывались от многого, в том числе пошли и на явное перерождение марксизма.
      Время "собирать камни"5), т.е. элементы, оставшиеся от традиционной культуры, наступило у них перед закатом советской империи, когда угасла вера в практическую возможность осуществления идеократического проекта. Отказавшись от многого, большевики не смогли отказаться от исполнения имперского идеократического проекта, сначала рассматриваемого во всемирном масштабе, а затем локализованного до границ, во многом повторяющих границы царской империи. Он являлся той основой, на которой держалось советское государство и девальвация которого привела к естественному обрушению географического и социокультурного тела империи.
      С нашей точки зрения, использование термина "консервативная модернизация" применительно к России некорректно хотя бы потому, что целью доминирующей линии российских модернизаций является отнюдь не трансформация российской цивилизации в сторону модерности. Эта дистанцированность проявлялась как до, так и после большевистской революции 1917 года. Так, Л. Пелликани полагает, что большевистская революция в России явилась "радикальной попыткой остановить распространение западной культуры. Советская система попыталась взять из западной цивилизации только науку и технологию, отказавшись от всего остального. Индустриальную мощь большевики использовали для борьбы с Западом и построения общества, враждебного индивидуализму и секуляризму"6), то есть враждебное самим основаниям модерности. Сходных позиций придерживается и известный английский ученый в области международных отношений К. Коукер, полагающий, что "коммунизм обострил все незападное в России. Ленин был продуктом российской реакции против Запада, а не катализатором ве-стернизации страны"7).
      Мы не считаем вполне корректным в отношении России и употребление термина "догоняющее развитие", хотя некоторые авторы, занимающиеся проблематикой российских модернизационных трансформаций, полагают, что Россия развивается преимущественно в рамках этой модели модернизации8). Несмотря на то, что в ряде исторических ситуаций направление движения Европы (или США) как опережающего и России как догоняющего совпадает9), но при рассмотрении этой ситуации в контексте многовекового исторического взаимодействия/борьбы России и Запада участники этой гонки уже не представляются бегунами, двигающимися в одном направлении по разным, но однонаправленным дорожкам. Разнонаправленность исторических траекторий, цивилизационных парадигм, принципов развития вполне очевидна, так что достаточно сложно говорить о "догоняющем развитии" в строгом понимании этого термина.
      Мы полагаем, что задача осмысления характера модер-низационных процессов в России требует введения специального термина и помещения его в особый типологический ряд.
Наш ключевой тезис заключается в следующем.
      В результате многовекового исторического взаимодействия с западной цивилизацией в России сложилась устойчиво воспроизводимая амбивалентная ситуация, при которой социокультурные основания российской цивилизации определяется и внутренне стабилизируются маятниковым циклом, где доминанта имперской модели модернизации чередуется с компонентой модели либеральной. При этом модернизационный процесс также имеет свою устойчивую доминанту - имперскую модель модернизации.
      Что такое имперская модель модернизации? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо определиться с тем, какое государственное образование является империей. Сложившаяся повседневная практика употребления этого слова страдает известным эклектизмом, империей называют совершенно разнородные по своим внутренним основаниям государственные образования. Проникая из публицистического языка в язык научный, понятие империи своей расплывчатостью и безразмерностью порождает ситуацию содержательной неопределенности.
      В целом мы солидарны с типологией империй, предложенной И. Г. Яковенко, подразделившим империи на два основных типа: колониальные и идеократические (традиционные)10). Колониальные империи являются, скорее, квазиимпериями, когда метрополия, как правило, географически удалена от колоний. В колониальной империи проявление имперскости во многом заключается в эксплуатации и ограблении колоний, а также, в качестве побочного эффекта, осуществлении в определенных рамках цивилизаторской миссии "белого человека"11) воспетой, в частности, Р. Киплингом12). Но колониальные империи и колониальная система в целом являются локальным феноменом эпохи экстенсивной экспансии новоевропейской индустриальной цивилизации с целью господства над регионами, характеризующимися изобилием сырьевых ресурсов.
      Рассматривая типологию империй, попытаемся определить, что же, собственно, представляет собой российская форма государственности. Разные авторы с различных позиций оценивали и оценивают имперские качества России и СССР. Так, Г. П. Федотов отмечает, что "Россия является империей своеобразной. По своей национальной и географической структуре она занимает среднее место между Великобританией и Австро-Венгрией. Ее нерусские владения не отделены от нее морями. Они составляют прямое продолжение ее материкового тела, а массив русского населения не отделен резкой чертой от инородческих окраин. Но Дальний Восток или Туркестан, по своему экономическому и даже политическому значению, совершенно соответствуют колониям западных государств. Типологическое, то есть качественное сходство с Австро-Венгрией еще значительнее" 13).
      В свою очередь Ален Безансон не считал СССР колониальной империей, приводя достаточно убедительную аргументацию, с которой мы во многом согласны: "СССР не есть империя. Чтобы иметь империю, нужно иметь привилегированный народ, главным образом военные методы завоевания и ясно поставленные цели. Всеми этими характеристиками обладали Римская, Испанская, Британская и Французская империи. Русский народ не имеет привилегий. У него есть "преимущества" как у наиболее надежного союзника коммунизма, и партийные лидеры в основном рекрутируются из его рядов - даже в национальных республиках. Но эти преимущества не являются правами"14).
      В обоих случаях рассматривается колониальный вариант империи, и здесь действительно можно привести аргументы в пользу противоположных позиций. С нашей точки зрения, то обстоятельство, что Россия/СССР имеет определенные черты, сближающие ее с колониальными империями, не позволяет ее именно так и классифицировать. Мы вполне солидарны с точкой зрения В. Ф. Галецкого, согласно которой "русский, турецкий, австрийский и венгерский этносы были имперообразущими, но они, как представляется, все же были в первую очередь инструментом, а не целью имперского строительства, (курсив наш. - С. Г.) Особенно это касается русского и турецкого этносов"15).
      Представляется, что проблема определения природы России как имперской (или неимперской) заключается в следующем. Империи колониальные значительно отличаются от империй идеократических. Понятие идеократической империи имеет более глубокое содержательное наполнение, поскольку целью ее существования является метафизическая сверхзадача, заключающаяся в осуществлении на земле божественного проекта. "Цели и ценности средневековой империи носят иррациональный характер. Они трансцендентны человеку"16). В этой сверхзадаче коренятся и истоки стремления к достижению мирового господства во имя торжества трансцендентного Должного.
      Именно установление всемирного, безграничного торжества Должного является доминирующей целью теократической империи, а практические, рациональные цели носят скорее дополнительный и вспомогательный характер. Идео-кратическая империя по своему определению всемирна17), поэтому локализующие империю географические границы временны и неустойчивы. Так, американский историк А. Рибер полагает, что "имперские государства основаны на завоеваниях, их границы не являются естественными и культурными, а представляют собой военные "фронтиры""18).
      Доктрина всемирного господства Должного, приходящая в мир через институт имперской Власти, как правило, артикулируется достаточно ясно всегда, но идеологическая оболочка в зависимости от эпохи меняется, воплощаясь в различных конструкциях. В Древнем мире и античности мы видим лишь исторические "черновики" идеократической империи, пика своего развития она достигла уже после завершения периода античности. Именно тогда средневековые христианство и ислам дали референтные (высшие) образцы имперской государственности и имперской идеологии. С нашей точки зрения, применительно к России можно говорить как об империи идеократической, империи великой мессианской идеи и в меньшей мере как об империи колониальной.
      И. Г. Яковенко полагает, что российское государство "...имеет выражение имперский характер. Московское царство (восстановившееся после распада государства в Смуту) было традиционной империей. Россия 1721-1917 годов являла собой эталон империи. В последнее десятилетие тезис об имперском характере Советского Союза стал общим местом"19). Точку зрения о имперском характере России/СССР разделяет и ряд западных историков. В качестве иллюстрации этой достаточно распространенной позиции можно привести высказывание американского историка Д. Роули, полагающего, что "и деспотизм, и империя продолжили свое существование в несколько иных формах (до 1991 года включительно. - С.Г.)"20).
      Зададимся в этой связи вполне закономерным вопросом: какие же факторы способствуют имперскому строительству и, главное, устойчивому воспроизводству империи? Это целый комплекс факторов, играющих как основную, так и вспомогательную в отношении этого процесса роль. Не следует полагать, что серия успешных завоевательных войн, а также использование имперских титулов и риторики21) являются достаточными условиями для создания и сколь-либо длительного существования империи. Декларация империи на уровне риторики, с одной стороны, и массовое распространение, укоренение имперского сознания, с другой - явления различные, далеко не всегда сопутствующие друг другу.
      Именно наличие устойчивого и постоянно воспроизводимого имперского сознания делает возможным как успешное строительство империи, так и ее перманентное возрождене-ние.
Мы не приуменьшаем в этом смысле значение геополитических факторов, без удачного совпадения которых мечты о создании или возрождении империи так и остаются мечтами, удачное сочетание геополитических факторов столь же нобходимая часть этого условного двучлена имперского строительства.
      Из истории известно, что в средневековой Европе не удалось выстроить сколь-либо полноценные теократические империи, хотя попытки имперского строительства предпринимались на протяжении всего этого периода. Европейская история пестрит калейдоскопической сменой имперских наименований, так, например, французские крестоносцы захватили власть в Восточной Римской империи (Византии), получившей у историков конца XVIII века название "Латинская империя". Известный французский историк Ф. Бродель описывает первую и вторую Генуэзскую империи, состоявших из собственно Генуи и ее торговых факторий22). Существовали Датская империя23), империя Каролингов, и наконец, наиболее известная, Священная Римская империя. Европа на протяжении всего Средневековья стремилась к возрождению Римской империи; один из идеологов создания единой Европы, французский политик Р. Шуман, заметил, что "начиная от Каролингов и кончая Карлом V идея создать Германскую империю по образцу Римской империи придавала их непомерным усилиям что-то мистическое"24).
      Однако ни у Каролингов, ни у Отгонов имперское строительство не увенчалось воссозданием ее более или менее правдоподобного, аутентичного и, главное, устойчивого образца. Так, даже наиболее известная средневековая империя на западе Европы - Священная Римская империя германской нации являла собой территориальное образование с неустойчивыми границами, а император не имел своего постоянного домена25). В результате этих героических усилий, предпринимаемых в течение всего европейского Средневековья, развернутого теократического проекта в Европе осуществить не удалось.
      Это обстоятельство не исключает рецедивов имперских тенденций уже в Европе Нового и Новейшего времени, проявившихся, в том числе, в попытках практического осуществления имперского проекта. В Европе XIX века можно вспомнить имперское строительство Наполеона Бонапарта, в Европе XX века - предполагавшийся тысячелетним гитлеровский Третий рейх. Сами попытки практического имперского строительства оказались достаточно скоротечными, а созданные образования имперского типа - неустойчивыми. Мы полагаем, что имперское строительство в Европе является скорее побочной линией, неким историческим аппендиксом. Мы вполне солидарны с положением, согласно которому генеральной линией, доминантой исторического развития в европейской истории выступал процесс формирования национальных государств26), в то время как все ответвления от этой линии показали свою историческую неэффективность: "Европа - это единственный культурный мир, который развивался не имперским путем. То, что мы называем Азией, - зона имперского развития..."27).
      Имперское стороительство в Европе носило лишь компенсаторный, дополнительный характер, имперский принцип государственного устройства оказался не в состоянии эффективно конкурировать с линией, направленной на создание национальных государств. Но эта конкуренция в целом оказалась полезна, поскольку сама идея национального государства, вырастающая из средневековых национальных монархий, смогла получить свое практическое воплощение в исторической полемике с универсалистко-имперским теократическим проектом.
      Вследствие общей направленности европейского исторического процесса к формированию национального государства имперское сознание в европейских странах не смогло укорениться "всерьез и надолго", что не позволило проводить в рамках Европы эффективную политику имперского строительства. Даже в Испании при Габсбургах, более других приблизившихся к осуществлению имперского проекта, имперское сознание не стало преобладающим в общественном сознании: уже Филиппа II гранды называли не императором, а королем.
      Австрийские Габсбурги стремились к укоренению на своей территории имперской традиции и культивации духа империи, и Австро-Венгерская империя просуществовала в течение нескольких столетий. Ее устойчивости и воспроизводимости во времени в немалой степени способствовала и необходимость военного сдерживания Оттоманской империи, поскольку отдельные народы, населяющие Австро-Венгрию, по одиночке это сделать были не в состоянии. Но после ослабления и последующего угасания Оттоманской империи последовал относительно безболезненный распад Австро-Венгерии империи, и австрийский народ не сохранил сколь-либо значимых имперских комплексов. Имперский рецедив в австрийской истории все-таки имел место, когда во время включения Австрии в 1938 году в состав гитлеровского Третьего рейха был незначительный всплеск имперских настроений, не оказавший в силу своей временной ограниченности серьезных последствий для национального сознания.
      Колониальные империи были еще менее способны к формированию исторически устойчивых имперских комплексов. Так, в Англии, наследнице огромной колониальной империи, ностальгия по колониально-имперскому величию сохраняется не столько в массовом, сколько в субкультурном сознании аристократических слоев. Еще в меньшей степени имперское наследие воздействует на современных голландцев, бельгийцев, португальцев, построивших, как, впрочем, и англичане, национальное государство и гражданское общество: "Нация... отличается от Империи тем, что Империя объединяет людей через "службу себе" (через "государево дело"), а Нация - через взаимозависимость "каждого с каждым", через взаимосвязь всех автономных, "приватных дел""28).
      Таким образом, внутренние тенденции западноевропейской истории в значительной мере определялись взаимодействием доминантной линии формирования национальных государств, дополняемых компонентой имперских тенденций. Внешнее воздействие на западноевропейское развитие оказывало длительное противостояние с "настоящей", т.е. теократической империей. Сначала это была Восточная Римская империя (Византия), затем Арабский Халифат, в последующем Оттоманская империя и последовательно Московия (начиная с завоевания Иваном Грозным Казанского и Астраханского ханств), Российская империя, СССР. Обращаясь к вопросу об истоках и смысле русского коммунизма, Н. А. Бердяев вполне справедливо отмечал, что "большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, - первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя"29).
      В теократических империях имперские тенденции носят доминантный характер, а процессы формирования национального государства не завершаются, не доходят до зрелых форм национального строительства.
Все остальные слагаемые культурно-цивилизационной системы выстраиваются противоположным образом, то есть все то, что в Европе является доминантным и системообразующим, в империях периферийно и маргинально и, соответственно, наоборот.
      В ходе исторического процесса на протяжении веков базовые характеристики крупных культурно-цивилизацион-ных общностей формируются по принципу самоопределения по отношению к своей противоположности. В качестве примера подобного подхода можно привести точку зрения Б. С. Ерасова: "Ислам и индуизм, существовавшие на протяжении веков бок о бок нередко в рамках одного общества, совершенствовали свою символику и вероучение в постоянном взаимодействии и отталкивании друг от друга"30).
      Европа не стала бы Европой, не будь по соседству теократической империи и не вызывай она постоянного страха у европейцев, возникающего по разным поводам, но всегда как страх части против целого, малого против большего31). Россия развивалась в постоянном взаимодействии с Европой, чаще это взаимодействие происходило в процессе военных действий, а не торговых обменов, но война также является частной формой межкультурного взаимодействия, представляя возможность для восприятия инокультурного опыта. Россия без европейского воздействия также развивалась бы по-иному.*
      В связи с этим нам представляется не только возможным, но и необходимым рассматривать проблему российской модернизации не как саморазвертывающийся процесс, протекающий сам по себе как нечто естественное, а как один из аспектов вышеозначенного макроисторического диалектического взаимодействия.
      Что же такое имперская модернизация? Империя не ставит своей задачей эволюционировать в направлении интеграции в цивилизацию модерности, более того, она боится либерального перерождения и внутренней слабости, неизбежной при принятии инокультурных институтов политической демократии, капиталистического рынка, необходимости брать на себя обязательства в сколь-либо значительном объеме соблюдать права человека.
      Задачи имперской модернизации состоят не в перерождении, размягчении империи, для нее важно взять у противника только то, что позволит успешно с ним бороться (в более мягком варианте - конкурировать).
Имперская модернизация предполагает не структурную трансформацию общества, но преимущественно количественные изменения внутри тех или иных сфер, прежде всего связанных с потребностями военного строительства. Более того, имперская модернизация осуществляется, прежде всего, во имя стабилизации и консервации базовых характеристик империи, чему служат как инокулътурные заимствования, так и достижение конкурентоспособности отдельных элементов культурно-цивилизаци-онной системы.
      Так, в отношении частного, но вполне представительного случая имперской модернизации советского периода, Л. Пел-ликани полагает, что если "общество модерна - правовое общество, то коммунистическое государство в своих действиях не связано никакими законами. Коммунистическое государство не является тоталитарным вариантом государства модерна, поскольку отрицает все главные принципы модерности и заимствует только научно-технические достижения для установления господства партийной бюрократии"32).
      Переход в результате модернизации от империи к национальному государству мы наблюдаем на примере Турции33), где национальная элита осознала неэффективность и прямую губительность имперской политики: "В государстве, которое, простираясь от Востока до Запада, соединяет в себе различные национальные элементы, обладающие различными характерами и культурой, внутренняя организация естественно порочна в самой своей основе и является потому несостоятельной"34). Пройдя через длительный период упадка и военных поражений, Турция показала миру редкий пример добровольной деконструкции теократической империи, найдя в себе силы сменить имперскую парадигму на программу построения национального государства35).
      Уже в 1923 году Мустафа (Кемаль) Ататюрк пошел на радикальный разрыв с имперским наследием, отказавшись от старой письменности, представлявшей собой турецко-арабо-персидскую смесь на основе арабского алфавита, заменив ее на новый официальный язык, созданный на основе разговорных форм и основывающийся на латинице. "Создание современной Турции в результате реформ Кемаля Ататюрка можно рассматривать как парадигматический образец гражданского национализма... Ататюрк выбрал Запад, наиболее отчетливо выразив это отменой культурного и литературного средства, через которое выражала себя мусульманская элита империи"36). В последние десятилетия Турция активно движется в направлении интеграции в европейское политическое, экономическое, культурное пространство. В то же время возможность аналогичного выбора для России затрудняется инерционным воздействием традиционной феодально-имперской программы.
      Имперская модернизация не связана с деконструкцией империи, напротив, ее успешное проведение способствует решению задач имперского строительства и воспроизводства в новых исторических и социокультурных условиях. Именно специфика выполняемых задач позволяет рассматривать имперскую модернизацию как особый историко-культурный феномен.

      Мы изложили общую модель имперской модернизации; естественно, что реальные исторические и социокультурные процессы протекают не столь прямолинейно и механистично. Противостояние и конфликт тоже являются формой куль-турно-цивилизационного диалога, а его диалектика не укладывается в жесткие механистические схемы. Отклонения от этих схем не отменяют общей логики, выстроенной в контексте исторического взаимодействия с Европой, нашедшего свое выражение в асимметричном и неравновесном сочетании имперской и либеральной моделей российской модернизации.
      Под либеральной моделью мы понимаем такой тип восприятия культурно-цивилизационного опыта Запада, который предполагает трансформацию российского общества в либеральном направлении.
Согласно точке зрения Дж. Бербанк, "воображаемый "Запад" стал моделью или антимоделью для воображаемой "России", и эта бинарная оппозиция отрезала возможность иных культурных проектов"37). Таким образом, историческая диалектика отношений России и Запада в контексте модернизации приобретает еще одно измерение, которое лишь на первый взгляд представляется сугубо внутренним измерением российской цивилизации.
      Употребление термина "российская цивилизация" небесспорно. Ряд культурологов и исследователей цивилизаций, в частности Гр. Померанц, считают его неправомерным, тем не менее, значительная часть исследователей принимают этот термин38). С нашей точки зрения термин "российская цивилизация" выглядит вполне корректным в качестве обозначения субцивилизации внутри восточнославянской (или православной) цивилизационной общности.
      Имперская и либеральная модели модернизации в российской истории находятся не просто в состоянии последовательного чередования, эта последовательность не столь линейна. Как разные по силе проявления тенденции, они практически всегда действуют параллельно. В период, когда империя переживает очередной этап имперской модернизации, инокультурные элементы, нелегитимные по отношению к имперским элементам социокультурной системы, в эту систему неизбежно проникают: "Стремление завершить трансформацию наиболее архаичных общественных институтов соседствовало с негативным восприятием западного опыта капиталистической модернизации. Желание сохранить реальные или мнимые достоинства национальной культуры с теми или иными особенностями социокультурной структуры входило в противоречие с процессом даже сильно ограниченных военно-административных преобразований"39).
      Проникая в российское социокультурное пространство, эти инокультурные элементы способствует внутренней эрозии имперских оснований системы, подготавливая тем самым почву для последующего всплеска либеральной модернизационной тенденции. В свою очередь, изобилие инокультурных элементов, сопровождающееся ослаблением имперских оснований социокультурной системы, вызывает брожение в обществе и, как правило, различную по степени жесткости репрессивную ответную реакцию со стороны имперской системы.
      Постоянное проникновение в пределы российской социокультурной системы европейского влияния, инфильтрация в нее западных по своей генеалогии элементов во многом определяют амбивалентное чувство притяжения и отторжения, которое испытывает Россия в отношении Запада, ставшего "...для русских одновременно и целью, к которой стремятся, и целью, по которой стреляют... "40). Что любопытно, для российского западника Запад - это, скорее, воплощенное Должное: "Запад для "западника" - лишь идеальная точка зрения, а не культурно-географическая реальность"41). На другом полюсе общественной и культурной жизни знак восприятия западной цивилизации меняется на прямо противоположный: "...от Запада к нам идет зло. Это стимулирует страх, активность субъекта по защите наших ценностей, активной к ним партиципации и нашей высшей Правды, стимулирует страх перед отпадением, что автоматически ведет к партиципации ко злу Запада"42).
      Следует отметить, что рефлексия по поводу азиатской компоненты в российской цивилизации в общественном сознании выражена значительно более слабо, чем постоянная дискуссия о нашем отношении к Европе. Отмечается, что в составе России есть и своя "внутренняя Азия - азиатские народы и азиатская территория, но все-таки она не может причислить себя к Востоку, потому что в течение многих веков модернизировала свое евразийское пространство"43).
      Подданные империи испытывают к либеральной цивилизации противоположные чувства притяжения и отторжения. С одной стороны, империя стремится овладеть притягательными благами либеральной цивилизации - товарами, знаниями, технологиями, но с другой стороны, имперское сознание отвергает ту целостную систему, которая эти блага порождает. Сталкиваясь с обилием инокультурных заимствований, имперская социокультурная система боится перерождения, поскольку, достигнув определенных количественных уровней, инокультурные элементы начинают самоорганизовываться и воспроизводить систему целиком. Здесь вполне уместно вспомнить Т. Парсонса, рассматривавшего процессы сегрегации импортируемого социокультурного опыта в странах, осуществляющих модернизацию, и отметившего, что в постоянных попытках подразделить импортируемый инокультурный опыт на приемлемый и не приемлемый проявляется тенденция к сохранению ценностей культуры "высшего уровня, открывая в то же время дорогу радикальным изменениям на следующем уровне ценностной спецификации, т. е. на уровне основных функциональных подсистем"44).
      С нашей точки зрения, в России эти изменения на уровне основных функциональных подсистем строго дозировались, поскольку заимствуемое должно функционировать в узких, жестко ограниченных рамках и ни в коем случае "не пускать корни", иначе дисистемные элементы могут оформиться в альтернативную систему. Поэтому дозирование и сегрегация инокультурных элементов является задачей, к решению которой имперское сознание всегда относится очень серьезно.
      Существующий механизм поддержания внутренней стабильности российской социокультурной системы, постоянного воспроизводства имперского сознания препятствует инновационным процессам. Система ограждается от внешней среды при помощи контроля и подавления нежелательной, с точки зрения элиты, социокультурной информации. Московское царство, Российская империя, СССР стремились воспринимать инокультурную, прежде всего западную, информацию, относящуюся к сфере технологическо-инструментальной. Таким образом, достигалось воспроизводство социокультурной, религиозной идентичности, замедлялись процессы исторической и социокультурной динамики, когда "образ их воспитания, чуждый всякого основательного образования и гражданственности, признается их (московскими. - С. Г.) властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы получил какое-нибудь образование и лучшее понятие о Боге, равно как и хорошее устройство. С этой целью цари уничтожают все средства к его улучшению и стараются не допускать ничего иноземного, что могло бы изменить туземные обычаи"45).
      Временами политика контроля и ограничения коммуникаций приобретала черты автаркии, т. е. последовательного и целенаправленного обособления страны в экономической, политической, культурной сферах. Примеров* этого ограничительного подхода к информации и человеческим контактам, идущим из Европы, великое множество, здесь же приведем лишь несколько из них. Так, информационные сообщения своего времени - "Куранты", составлявшиеся на основании иностранных источников в Посольском Приказе, - до января 1703 года считались государственной тайной46), это то, что касается контроля за распространением информации. В качестве иллюстрации к сфере ограничения человеческих контактов можно привести следующий исторический факт: уже "Иван III ввел смертную казнь за переход западной границы "47).
      Подобная практика не раз впоследствии воспроизводилась в отечественной истории. Еще раз в качестве иллюстрации сказанного обратимся к запискам Дж. Флетчера: "Бежать отсюда (из Московии. - С. Г.) очень трудно, потому что все границы охраняются чрезвычайно бдительно, а наказание за подобную попытку, в случае, если поймают виновного, есть смертная казнь и конфискация всего имущества. Учатся только читать и писать, и то весьма немногие. По той же причине не дозволено у них иностранцам приезжать в их государство из какой-либо образованной державы иначе, как по торговым сношениям, для сбыта им своих товаров и для получения через них чужеземных товаров"48). На новом этапе исторического развития, уже в XX веке, практика контроля, ограничения и монополизации информации стала повседневной практикой тоталитарных режимов, "институциональная монополизация истинного слова, запрет на стилевое разнообразие... вошли в инструментарий тоталитарного насилия"49).
      Отметим, что одно из присущих империи противоречий заключается в малосочетаемых с точки зрения формальной логики в одном государственном организме началах изоляционизма и агрессии. С одной стороны, для империи характерно жесткое метафизическое противопоставление своих и чужих и отгораживание от последних всеми возможными способами, поскольку "премудрость бо еллинская мати всем лукавым догматом"50). Так, еще в XVII веке архангельские купцы, возвращаясь домой после общения с иностранцами, совершали в церкви специальные очистительные обряды, о распространенности данной практики свидетельствует и Си-гизмунд Герберштейн: "Кто ел с латинянами, зная об этом, должен быть очищен очистительными молитвами... Купцы и путники, ходящие в латинские страны, не лишаются причастия, но допускаются к нему после примирения с церковью через покаянные молитвы"51).
      С другой стороны, это же четкое подразделение мира на "эллинов и варваров", чистых и нечистых, праведных и неправедных провоцирует империю на борьбу с Мировым злом, как правило, осуществляемую посредством использования военной силы, экспансионистского расширения, поскольку идеократическая империя предпочитает рассматривать себя как империю всемирную. Именно поэтому империя просто не может, не имеет внутреннего права стоять на месте и обживать пространство внутри естественных границ. О британской колониальной экспансии метафорично и поэтически сказано у Ханны Арендт: "Экспансия - это все... Я аннексировал бы планеты, если бы мог"52). Этот порыв к мировому господству действует с непреложностью природного инстинкта, и посему печальный исторический опыт мировых империй, поглотивших больше, чем способны переварить (обустроить), не учитывается последователями дела имперского строительства53).
      Сами подданные империи, разделяющие имперские представления, полагают, что если бы не неблагоприятные исторические обстоятельства, чьи-то ошибки и недочеты на местах, то практическое осуществление проекта мирового господства54) или, по меньшей мере, установление контроля над обширными территориями, обрамляющими границы империи, вполне возможно. Мнение, разделяемое многими россиянами, что если бы не беловежские соглашения (национальное предательство и сговор за спиной народов), то СССР мог бы существовать чуть ли не вечно - явление из того же смыслового ряда. Насколько эти представления противоречат нараставшим в конце 80-х - начале 90-х годов XX века тенденциям, помнят, очевидно, современники тех событий. В 1990 году М. Гефтер, как и многие в те годы в СССР и за его пределами предчувствовали близкий цивилизационный слом, очередной русский бунт и геополитический передел: "А уже на близком, на подходе, - Россия как вызов, как неизвестность, как вулкан, который едва начинает дымиться, а завтра такую лаву вывалит из своего кратера, которая сожжет гораздо больше судеб человеческих, чем лава азербайджано-армянской междоусобицы"55). К счастью, эти предчувствия не стали отражением будущей реальности, учитывая масштаб геополитического слома, все обошлось относительно мирно.
      Но предположим на минуту, что не было бы "предательства", а был вдохновенный патриотический порыв в России, на Украине, в Закавказье... Предположим, что советская армия выполнила присягу на верность СССР и силовыми (военными) методами попыталась навести "порядок" в национальных республиках бывшего союзного государства. Готовность участвовать в событиях по такому сценарию в стране была. В мае 1991 года в Москве проходила первая Всероссийская конференция воинов-интернационалистов, принявшая обращение к военнослужащим армии и флота, в котором, в частности, говорилось следующее: "В сложных условиях внутригосударственной обстановки армия остается надежным гарантом нерушимости Союза ССР, залогом гражданского согласия и мира, оплотом безопасности общественного развития"56).
      Развитие событий по силовому сценарию означало бы, как минимум, десятилетие, проведенное в окопах, миллионы загубленных человеческих жизней, десятки миллионов беженцев и вынужденных переселенцев, прямое или опосредованное участие в конфликте различных государств и военных блоков из дальнего зарубежья. Кто в такой ситуации может претендовать на имя патриота, человека, которому небезразлична судьба его сограждан, а кто - на имя потенциального военного преступника (см. развитие ситуации в бывшей Югославии)? С нашей точки зрения, патриотами, людьми, спасшими свои народы от братоубийства, чуть ли не впервые в истории империи принявшими меры не постфактум, а упредительно, стали Борис Ельцин, Владислав Шушкевич и Леонид Кравчук. Кроме того, организация разнородных географических и культурных пространств под эгидой империи - это даже не столько вчерашний, сколько позавчерашний этап развития человечества, XX век вообще можно определить как век деконструкции империй.
      Постараемся теперь обрисовать идеально-типический образ пропитавшегося эманациями Должного подданного империи. Этот образ социального субъекта крайне противоречив, и эта противоречивость стала более акцентированной, явной благодаря процессам модернизации. Имперская власть, осуществляющая имперскую модель модернизации, желает видеть абсолютно послушного себе подданного, обладающего в то же время активной жизненной позицией. Так, французский историк Левек заметил, что "Петр еще больше увеличил рабство русских, требуя, чтобы они стали похожими на свободных людей"57), а наш современник, А. Безансон, обращаясь уже к эпохе царствования Николая I, отмечал, что власть безуспешно пыталась решить еще петровскую дилемму - как "заставить раба, сохранив его таковым, действовать сознательно и свободно"58).
      Заметим, что проблема эта не решаема в принципе, когда человек берет на себя всю тяжесть принимаемых решений и несет за них полноту ответственности, он перестает быть рабом и становится свободным, вне зависимости от преходящих исторических обстоятельств. О таком освобождении советского человека перед лицом чрезвычайных обстоятельств, на войне в ее крайних проявлениях писал Василий Гроссман в романе "Жизнь и судьба", ощущение внутреннего освобождения было и у героев Виктора Некрасова в "Окопах Сталинграда", когда под огнем, отрезанные от начальства, командиров и комиссаров, люди становились свободными, переставали бояться говорить вслух о И. В. Сталине, политических репрессиях, концентрационных советских лагерях.
      Но имперская власть полагает иначе; кроме кратких в контексте исторического времени перерывов не прекращая эту искусственную, основанную на системе воспитания, пропаганды и репрессий селекцию-выведение имперского субъекта, совсем еще недавно воплощенного в идеально-типическом образе советского человека. В нем должны сочетаться беззаветная любовь к государству и в то же время отсутствие каких-либо частных интересов; он должен был быть оптимистичен, спортивен59) и альтруистичен, а главное, в любой момент без колебаний готов пожертвовать собственной жизнью ради осуществления очередного идеократического проекта.
      Имперская "держава, основанная на аккумулированной и монополизированной мощи всех своих индивидуальных членов, неизбежно лишает каждого из них его силы, отнимает у него его природные и человеческие возможности. Он становится винтиком накапливающей власть машины, и ему остается только утешать себя тонкими размышлениями о конечном ее предназначении, сама же машина устроена так, что, просто повинуясь своему внутреннему закону, она может сожрать земной шар"60).
      Кроме того, он не имеет собственности в западном, юридическом смысле. Все, чем он владеет, принадлежит ему лишь временно и условно, с позволения Власти, которая в любой момент вправе все отобрать, поскольку такие понятия, как право на частную собственность и свобода личности в этой системе ценностей практически отсутствуют. На вербальном уровне и даже на уровне письменных деклараций и "законодательных" актов они могут присутствовать, но слова, не имеющие ни институционального, ни ментального подкрепления, остаются не более чем благими декларациями. Счастье идеально-типического подданного империи не в правах и свободах, не в собственности, а в бескорыстном служении Должному, являющемуся ему в образе имперской Власти: "Служба для государства на высоком посту - это и есть подлинная самореализация в России"61).
      Мифологема идеального подданного империи является одной из главных химер имперского сознания, демонстрируя значительную историческую устойчивость и воспроизводясь на новых отрезках исторической и социокультурной динамики, получая соответствующие времени идеологические и лексические опосредования. Более того, проецируясь в различные сферы общественного сознания, эта мифологема носит всепроникающий характер. А. Ф. Лосев, размышляя о современной ему России XX века, говорил о том, что "Россия, конечно, немножко приобщилась к Западу, но безличного, бездушного, безыдейного, каменного здесь очень много. Рабства много"62).
      В эпоху модерности институциональная и ценностно-нормативная экспансия западной цивилизации модерности "породила длящуюся и поныне конфронтацию между культурными и институциональными основами западного модернизма, с одной стороны, и основами других цивилизаций, как целых регионов, так и отдельных стран - с другой"63). С этой экспансией связан еще один феномен, о котором нельзя не сказать в контексте нашего дискурса. Речь идет о так называемом "эффекте навязанного развития", хотя сам этот термин не имеет четкого определения и довольно широко употребляется культурологами, социологами и политологами64). Эффект навязанного развития не является самостоятельной моделью модернизации, это во многом иллюзия модернизации, сопутствующая различным ее моделям. Нередко приходится встречать изложение позиции, согласно которой имитативные формы либерального общества, в ходе модернизации искусственно привносимые в общества традиционные, со временем усваиваются, превращаются из имитационных в подлинные.
      Еще В. Г. Белинский, сравнивая современные ему Москву и Петербург, замечал, что в северной столице западное влияние привело к тому, что в быт простонародья вошли "кофе и сигары, которыми даже лакомятся подгородные мужики, а прекрасный пол... без кофею решительно не может жить; подгородные крестьянки Петербурга забыли уже национальную русскую пляску для французской кадрили, которую танцуют под звуки гармоники, ими самими извлекаемые... "65). Имитационные формы повседневной жизни прививаются достаточно легко, но сколь велика дистанция от усвоения формы к усвоению содержания. Процесс наполнения имитативной формы соответствующим содержанием не более чем вероятностен, хотя российская модернизация долгое время осуществлялась в форме подражания внешним проявлениям европейской культуры. Элемент подражания внешним формам чужой культуры можно увидеть, в частности, как в преобразованиях Петра I, так и в модернизационных трансформациях послепетровского периода.
      В то же время в случае прекращения внешнего воздействия достаточно часто наблюдается процесс отторжения либеральных реформ, навязанные формы либерального жизненного уклада в ряде случаев могут исчезать почти полностью, не оставляя ощутимого следа. Более того, антимодернизационная волна часто отбрасывает общество до уровня исторически более низкого, чем предмодернизационный. Классическим примером в этом отношении может служить взрыв традиционализма, произошедший в форме исламской революции в Иране, это пример поучительный, но далеко не единственный. Наша собственная история дает этому немало примеров, и здесь уместно вспомнить, что "Россия в основе своей цивилизации - Азия, но эту Азию Петр повернул в Европу и европеизировал верхний слой, народ оставив азиатским. В результате, когда империя рухнула, верхний европейский слой был почти полностью сметен и в несколько приемов уничтожен"66).
      Мотив навязанного развития присутствует в российской исторической практике двояко. О нем приходится говорить в связи с тем, что империя вынуждена заимствовать у Запада не только технологии, но и определенные социокультурные институции в целях эффективного противостояния тому же Западу в условиях мирового стратегического соперничества. Такое вынужденное заимствование нельзя назвать прямым эффектом навязанного развития, но и недооценивать инокультурное влияние было бы серьезной ошибкой. Нетрудно представить, как бы строились отношения между имперской российской властью и ее подданными, если бы не косвенное, а иногда и прямое присутствие (давление) Запада, вспомним хотя бы требование западных стран, предъявляемые к СССР после подписания Хельсинского заключительного акта, в частности, его гуманитарной "четвертой корзины": соблюдайте права человека. Причем речь шла о соблюдении прав человека в европейском, западном понимании, которое со временем распространилось в различных цивилизационных ареалах мира.
      Поскольку практическое соблюдение прав человека было противоестественно самой природе имперской власти как в советский, так и в досоветский периоды, то этот аспект внутренней российской жизни напрямую зависел от влияния Европы, евроатлантической цивилизации в целом. Но проблема отторжения гражданских прав не носит изолированного характера, она стоит в одном ряду постоянного отторжения импортируемых в Россию западных институтов. Отметим, что институты представительной демократии, суда, избирательной системы получили в России преимущественно внешние, подражательные формы, что не только серьезно меняло их изначальное (западное) содержание, но и уменьшало устойчивость этих институтов перед лицом антимодернизационных тенденций.
      Здесь следует коснуться вопроса соотнесения развития военных, промышленных и социальных технологий с эволюцией российской имперской власти. Известный российский философ-эмигрант Б. П. Вышеславцев, говоря о современной ему западноевропейской жизни, совершенно справедливо замечал: "Что новое здесь появилось, чтобы так изменить условия жизни? Ответ ясен: это точная наука (математическое естествознание и биология) и научная техника, это научные открытия, на которых построен индустриализм. А, кроме того, и, прежде всего, это рациональная организация права и государства, это либеральное правовое демократическое государство, обеспечивающее личную безопасность и свободу, без которой нет творчества и изобретения и науки (курсив наш.- С.Г.)" 67).
      Обращаясь к нашему совсем еще недавнему советскому прошлому, вспомним, как на основе мобилизационной модели развития все силы участников этого экстремального процесса использовались для создания современной для того времени тяжелой индустрии. Советская имперская модернизация проводилась на основе широчайшего использования рабского труда, миллионы советских заключенных строили каналы, заполярные и сибирские города, добывали урановую руду, на их костях строился реальный социализм.
      Крепостной советский ученый, работавший в шарашке, под угрозой отправки из "круга первого"68) в двенадцатый круг воображенного Данте и воплощенного в реальности И. В. Сталиным ада, на пределе сил добивался военно-стратегического паритета с государствами модерности, прежде всего с США, поддерживая научно-технологический уровень середины XX века. Советский заключенный, попавший в "двенадцатый круг", голыми руками, без всяких средств защиты добывал урановую руду, гарантированно и мучительно умирая через достаточно непродолжительный отрезок времени. Это только крайние примеры, между которыми лежит бесчисленное множество изломанных человеческих судеб, бездна страданий, огромная смертность, по совокупности ведущие к депопуляции нации. В результате этого крайнего перенапряжения народных сил численность российского населения составила к 1995 году около 146 млн. против 270 млн. человек, которые, по оценкам экспертов, могли бы жить в нашей стране в том же 1995 году. Прямые и косвенные потери России в течение прошлого века составили порядка 121 миллиона человек69).
      Во второй половине XX века радикально изменился как внешнеполитический контекст, в котором находился СССР, так и задачи, стоящие перед страной. Наиболее развитые государства модерности стали постепенно переходить к постиндустриальной стадии развития. В книге "Одномерный человек. Исследование идеологии развитого индустриального общества", вышедшей в свет в 1964 году, Г. Маркузе заметил, что "Наше (западное - С. Г.) общество отличается завоеванием центробежных социальных сил с помощью технологии, а не террора на двойной основе подавляющей эффективности и возрастающего уровня жизни..."70). Уровень постиндустриальных технологий предполагает наличие эмансипированного менталитета, в новых условиях деятельность ученого раба не может быть сопоставима по эффективности с работой свободного ученого. Эволюция советской системы в сторону большей терпимости, наблюдаемая со второй половины 50-х годов прошлого века, сопровождавшаяся приближением отдельных элементов жизненного уклада к западным стандартам, произошла не только вследствие ее постепенного добровольного перерождения в гуманистическом духе. Во многом само это перерождение было обусловлено вынужденным приспособлением системы к новым историческим обстоятельствам, став своеобразной и неизбежной платой за обеспечение военно-политической конкурентоспособности.
      Советское правительство, Политбюро ЦК КПСС стали действовать с оглядкой на Запад, который постепенно становился крупнейшим торговым партнером и всегда был для страны источником новых технологий, получение которых становилось все более важным. Так, например, после выхода на Западе главного труда А. И. Солженицина "Архипелаг Гулаг" члены Политбюро ЦК КПСС пространно обсуждали вопрос, что же в этих условиях делать со столь известным российским писателем, ставшим к тому времени лауреатом Нобелевской премии по литературе. Все предложения, по сути, сводились к двум: выслать за границу и судить в СССР по всей строгости советского закона. И засудили бы, отправили в Верхоянск, как предлагал тов. Косыгин, поскольку "туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов: там очень ход одно"71). Но, как с большим сожалением отметил тов. Соломенцев, "Солженицын - матерый враг Советского Союза. Если бы не внешнеполитические акции, которые осуществляет сейчас Советский Союз, то можно было бы, конечно, вопрос решить без промедления. Но как то или иное решение отразится на наших внешнеполитических акциях? (курсив наш. - С. Г.)"72).
      Таким образом, внутренняя политика в СССР оказалась в некоторой зависимости от политики внешней, международного контекста, в котором приходилось действовать Министерству иностранных дел и Международному отделу ЦК КПСС. Оказалось, что в индустриальном, а тем более в постиндустриальном мире достижению военной и технологической эффективности сопутствует внутренняя эрозия имперской системы, активизируется эффект навязанного развития, проявляющийся, прежде всего, в распространении дисистемных элементов, привносимых вестернизацией.
      В свою очередь Российская, а затем и советская империя выступали источником навязываемого развития по отношению к своим колониям и полуколониям, внутренней и внешней Азии. Классическим примером может служить советская модернизация в Средней Азии. В 70-е годы прошлого века казалось, что традиционный уклад в этих странах навсегда ушел в прошлое, исламские основы культуры просматривались слабо, сохраняясь скорее в имплицитной форме. Тем не менее после распада СССР эти страны быстро откатились к своему естественному историческому состоянию, т. е. средневековым феодальным деспотиям, а соседний Афганистан после ухода советских войск вернулся "к той ситуации кланово-племенной фрагментарности, которая была характерна для него в течение тысячелетий и которую на время заморозили русско-английское соперничество и затем логика холодной войны"73).
      Сегодня максимальное самораскрытие базовых характеристик социокультурной системы среднеазиатских государств сдерживается лишь их существованием в рамках современного международного порядка, не отличающегося благосклонностью к средневековым формам изоляционизма. В то же время в случае ослабления внимания международного сообщества к гуманитарным вопросам навязанные извне атрибуты либеральной политической системы, которые на этой почве трудно назвать даже декоративными, были бы просто отменены. По мере того, как происходит ослабление базовых принципов, на которых организуется империя и смещение цивилизационного уклада от периферии к центру, все больше и больше народов, втянутых прежде в ее орбиту, получают возможность жить в большем соответствии со своей социокультурной традицией. Именно самовоспроизводство этой традиции не позволяет этим народам участвовать в мировом разделении труда, быть частью мира модерности: "Логично предположить, что в XXI веке произойдет сброс целых слоев и зон, которые невозможно социально и экономически утилизовать, а легче и дешевле выбросить"74).
      Мы полагаем, что модернизационный процесс в российском обществе во внешнем аспекте детерминируется телеологией имперского противостояния Западу, которая выражается в амбивалентном отношении притяжения и отталкивания. Во внутреннем аспекте модернизационный процесс детерминируется динамикой борьбы доминирующей имперской и выступающей в качестве компоненты либеральной моделей модернизации.
Такова общая схема; тому, как эта схема проявляется в истории, посвящен наш следующий параграф.
      
      

Сноски:
1) Цит. по: Вишневский А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998. С. 48.
      2) Цит. по: Херстер-Филиппс У. Консервативная политика в последний период Веймарской республики // Политическая наука: Типы власти в сравнительно-исторической перспективе: Проблемно-тематический сборник. Вып.3. М.: ИНИОН РАН, 1997. С. 27.
      3) Там же. С. 28.
      4) Вот некоторые актуальные для Германии того времени лозунги: "Одна империя, один народ, один фюрер", "Германия, пробудись!", "Нет - нетрудовым доходам!", "Национализировать тресты!", "Универмаги - в общественную собственность!". См.: Карпухин О. И, Макаревич Э.Ф. Формирование масс: Природа общественных связей и технологии "паблик рилейшнз": Опыт историко-социолог. исследования. Калининград: ФГУ ИПП "Янтар. сказ", 2001. С. 355, 357.
      5) В этом ряду стоят и одноименная повесть В. Солоухина, и активизация в познесоветский период деятельности Всесоюзного общества по охране памятников истории и культуры.
      6) Фомичев П. Н. Дискурсы глобализации и тенденции развития социологии: Аналитический обзор // Социологические исследования на пороге XXI в. / РАН. ИНИОН. М, 2000. С. 36.
      7) Коукер К. Сумерки Запада. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С. 34.
      8) См., напр.: Кравченко И. И. Модернизация сегодняшней России // Этатистские модели модернизации. М.: ИФРАН, 2002. С. 6-30.; Федотова В. Г. Модернизация "другой" Европы. М.: ИФРАН, 1997. С. 58.
      9) Именно в этом смысле следует понимать программную фразу И. В. Сталина о том, что "мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет!". Цит. по: Геллер М.Я. Машина и винтики. История формирования советского человека. М.: МИК, 1994. С. 62. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) имел в виду зримое, материальное отставание, измеряемое в тоннах выплавляемого металла, добываемой руды, угля, нефти, в штуках выпускаемых автомобилей, тракторов, аэропланов. В этом смысле империя безусловно догоняла, по отдельным показателям и перегоняла некоторые наиболее развитые государства модерности. Но это было наращивание "материального тела" модерности, приобретающего непропорциональные, уродливые формы, когда огромная "голова" военной промышленности покоилась на рахитичном и непропорционально маленьком и слабом "теле" гражданских отраслей экономики. Созданная система могла быть относительно эффективной лишь в условиях военного или предвоенного времени, в условиях мобилизации всех сил общества на очередном участке прорыва, но не могла выдержать бег на марафонскую дистанцию в состязании с развитыми государствами модерности. Но главное, что не позволяет нам рассматривать процесс российской модернизации как сугубо догоняющий, является отторжение той формы организации социокультуры, которая и порождает это "материальное тело" модерности.
      10) См. Яковенко И. Г. Российское государство: Национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999. С. 149-150.; Яковенко И. Г. От империи к национальному государству (попытка концептуализации процесса) // Полис. 1996. №6. С. 118-122.
      11) Заметим, что именно присутствие английских колонизаторов в Индии резко ускорило процесс формирования национального самосознания среди представителей местных этнических групп. Распространение, пусть и в локальных формах, английской системы образования, европеизация местных элит и подготовила, как это не парадоксально, саму возможность национального освобождения. Империя вообще является своеобразным "инкубатором" для национальных государств. Вызревая в теле империи до достижения жизнеспособного государственного состояния, колониально зависимые народы начинают, на определенном этапе своего развития, новую жизнь, уже в качестве независимых национальных государств.
      12) "Твой жребий - бремя Белых! / Как в изгнанье, пошли / Своих сыновей на службу / Темным сынам земли; / На каторжную работу - / Нету ее лютей, - / Править тупою толпою / То дьяволов, то детей". См. Киплинг Р. Бремя Белых // Избранное / Пер. с англ. В. Топорова. Л.: Худ. лит., 1980. С. 469.
      13) Федотов Г. П. Судьба империй // Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. Т. 2. СПб.: София, 1991. С.316.
      14) Цит. по: Поляков Л. В. Путь России в современность: Модернизация как деархаизация. М: ИФРАН, 1998. С. 133.
      15) Население и глобализация / Н. М. Римашевская, В. Ф. Галецкий, А. А. Овсянников и др. М.: Наука, 2002. С. 50-51.
      16) Яковенко И. Г. От империи к национальному государству (Попытка концептуализации процесса) // Полис. 1996. №6. С. 120.
      17) "Империя - земное отражение небесной духовной субстанции, а поскольку Святая Русь безгранична, то и Российская империя не может иметь конечных границ. Установить религиозной империи вечные границы - значит усомниться в божественном, вселенском характере породившей ее Истины. Средневековый человек переживает империю как отражение Бога в земной топологии. И православие (коммунизм), и православная (коммунистическая) империя могут быть не вселенскими, не всемирными лишь временно, пока Создатель или История не закончили срок испытания людей. Но настанет день, и Учение, а значит и Империя, охватят собой весь мир. На этом стоит традиционное религиозное сознание". См.: Яковенко И. Г. От империи к национальному государству (Попытка концептуализации процесса) // Полис. 1996. №6. С. 119.
      18) Цит. по: Большакова О. В. Российская империя: Система управления (Современная зарубежная историография): Аналитический обзор / РАН ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. отеч. и зарубеж. истории; отв. ред. Шевырин В. М. М, 2003. С. 35.
      19) Яковенко И. Г. Российское государство: Дополнительность социального и культурного анализа // Россия: Трансформирующееся общество / Под ред. В. А.Ядова. М.: Канон-пресс-Ц, 2001. С. 171.
      20) Цит. по: Большакова О. В. Российская империя: Система управления (Современная зарубежная историография): Аналитический обзор / РАН ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. отеч. и зарубеж. истории; отв. ред. Шевырин В. М. М., 2003. С. 31.
      
      21) Так, например, принявший титул императора Фридрих Барбаросса называл выбравших его князей "соучастниками славы императора и империи". См.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада: Пер. с фр. / Общ. ред. Ю. Л. Бессмертного; Послесл. А. Я. Гуревича. М: Прогресс, Прогресс-Академия, 1992. С. 250.
      22) Броделъ Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: В 3 ч. Ч. 1: Роль среды / Пер. с фр. М. А. Юсима. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 446-448.
      23) См., напр.: Кеншсбергер Г, Г. Средневековая Европа, 400-1500 годы / Пер. с англ. А. А. Столярова, Предисл. Д. Э. Харитоновича. М.: Весь Мир, 2001. С. 113.
      24) Шуман Р. За Европу / Пер. с фр. В. Божовича. М.: Московская школа политических исследований, 2002. С. 39.
      25) См., напр.: Егер О. Средние века: Всемирная история в четырех томах. ТЛИ. М.: АСТ, 2000. С. 79-120.
      26) См., напр.: Крох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др; Пер. с нем. М. С. Панина. М.: Праксис, 2002. С. 121-145.
      27) Померанц Г. Великие нации живут мировыми задачами // Западники и националисты: возможен ли диалог?: Материалы дискуссии. М.: ОГИ, 2003. С. 127.
      
      28) Кара-Мурза А.А. Между "Империей" и "Смутой" // Между "Империей" и "Смутой": Избранная социально-философская публицистика. М.: ИФРАН, 1996. С. 88.
      29) Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизведение издания УМСА-РКЕ55, 1955 г. М.: Наука, 1990. С. 99.
      30) Ерасов Б. С. Цивилизации: Универсалии и самобытность / Б. С. Ерасов; Отв. ред. Н. Н. Зарубина. М.: Наука, 2002. С. 132.
      31) В качестве характерного примера возможно привести слова Г. Гейне, выразившего витавший в европейском воздухе страх в отношении "стремлений Московии,
      * которая замышляет ни более ни менее, как завоевать или хитростью добыть на берегах Босфора ключ ко всемирному господству... Воодушевление римско-католическими догматами уже поизносилось, идеи революции возбуждают только вялый энтузиазм, и нам, конечно, надо поискать новых, свежих источников фанатизма, которые мы могли бы противопоставить неограниченной славяно-греко-православной вере в императора". См.: Гейне Г. Лютеция: Статьи о политике, искусстве и народной жизни / Пер. с нем. А. В. Федорова: Сочинения: В 10 т. Т. 8 / Под ред. Н. Я. Берковского, В. М. Жирмунского, Я. М. Металлова. М.: Госиздат, 1958. С. 119.
      32) Цит. по: Фомичев П. Н. Дискурсы глобализации и тенденции развития социологии: Аналитический обзор // Социологические исследования на пороге XXI в. / РАН. ИНИОН. М., 2000. С. 36-37.
      33) Более подробно см., напр.: Федотова В. Г. Модернизация "другой" Европы. М.: ИФРАН, 1997. С 212-230; Лурье С. В. Историческая этнология. М.: Академический проект, 1997. С. 242-254.
      34) Кемаль М. Путь новой Турции. Т. III. Интервенция союзников. Греко-турецкая война и консолидация национального фронта 1920-1921. М.: Гос. социально-экономическое изд-во, 1934. С. 72.
      35) Там же. С. 72-73.
      36) Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру: Пер. с англ.; Под ред. В. И. Иноземцева. М.: Логос, 2003. С. 11-12.
      37) Цит. по: Большакова О. В. Парадигма модернизации в англо-американской русистике (Российская империя) // Политическая наука. Политическое развитие и модернизация: Современные исследования: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед.; Отд. политической науки. Росс, ассоц. полит, науки; Отв. ред. и сост. А. Г. Володин. М., 2003. С. 156.
      38) См., напр.: Ерасов Б. С. Цивилизации: Универсалии и самобытность / Б.С.Ерасов; Отв. ред. Н.Н.Зарубина. М.: Наука, 2002. С.419-461.; С.Хантингтон говорит о православной цивилизации с центром в России, см.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / Пер. с англ. Т. Велимеева, Ю. Новикова. М: АСТ, 2003. С. 56.
      39) Соловьев Э. Г. У истоков российского консерватизма // Политические исследования. М., 1997. №3. С. 146.
      40) Цит. по: Пивоваров Ю. С. Русская история как "Русская идея". Часть II. Властецентричные и идеологические основания // Россия и современный мир. 2003. №3. С. 29.
      41) Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Избранные статьи: В III т. Т. II. Таллинн: Александра, 1992. С. 18.
      42) Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. Т. II. М.: Филос. общество СССР, 1991. С. 352.
      43) Федотова В. Г. Между Европой и Азией // Западники и националисты: возможен ли диалог?: Материалы дискуссии. М.: ОГИ, 2003. С. 82.
      
      44) Парсонс Т. Очерк социальной системы // О социальных системах / Пер. с англ. А. Харраша; Под ред. В. Ф. Чесноковой и С. А. Белановского. М.: Академический Проект, 2002. С. 662.
      45) Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии (Россия ХVI-ХVII веков глазами дипломатов) / Отв. ред. и автор вступит.
      
      *статьи Н. М. Рогожин; Сост. и автор комментариев Г. И. Герасимова. М.: Междунар. отношения, 1991. С. 137.
      46) Пайпс Р. Россия при старом режиме / Пер. с англ. В. Козловского. М.:
      Независимая газета, 1993. С. 50.
      47) Кантор В. К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивилизации: Историософские очерки. М.: РОССПЭН, 1997. С. 123.
      48) Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии (Рос
      сия ХУ1-ХУП веков глазами дипломатов) / Отв. ред. и автор вступительной
      статьи Н. М. Рогожин; Составитель и автор комментариев Г. И. Герасимова.
      М.: Междунар. отношения, 1991. С. 71-72.
      49) Кола Д. Политическая социология / Пер. с фр. А. И. Кристаловского, Ю. А. Немешева, А. А. Тарасевича-Скрыльникова; Предисл. А. Б. Гофмана. М.: Весь Мир, ИНФРА-М, 2001. С. 260.
      50) Аввакум. "Писанейце" боярину Ф. М. Ртищеву // Житие Аввакума и другие его сочинения / Сост., вступ. ст. и коммент. А. Н. Робинсона. М.: Сов. Россия, 1991 С. 127.
      51) Герберштейн С. Записки о Московии / Пер. с нем. А. И. Малеина, А. В. Назаренко; Под ред. В. Л. Янина. М.: Изд-во МГУ, 1988. С. 95.
      52) Арендт X. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. И. В. Борисовой,
      Ю. А. Кимелева, А. Д. Ковалева и др. М.: Центр Ком, 1996. С. 186.
      53) В конце XIX - начале XX веков царское правительство всерьез рассматривало идею о прокладке железнодорожных путей через Персию в Индию, имевшую своей целью распространение на этот регион российского влияния. Планы эти вызвали серьезное беспокойство у английских колониальных властей: "Мысль о вторжении в Индию русской армии кажется на первый взгляд нелепой, но кто не признал бы до русско-японской войны нелепою мысль об отправке полумиллионной армии в Манчжурию...". См. Павлович М.П. (Мих. Вельтман) Империализм и борьба за великие железнодорожные и морские пути будущего: (К вопросу о причинах мировой войны). Кн. 1. 4.2. 2-е изд., доп. М.-Пг: Книгоиздательство "Коммунист", 1919. С. 55.
      54) Вспомним, например, мечту первых лет советской власти о создании Всемирной Республики Советов или практическое установление политического и военного контооля со строны СССР, осуществившееся после окончания Второй мировой войны над странами Восточной Европы и союзнических отношений с Китайской Народной Республикой, что в совокупности покрывало основную часть империи Чингизхана.
      55) Гефтер М. Порог (Из монологов 1990 года) // Век XX и мир, 1990.
      №6. С. 34.
      56) Цит. по: Геллер М.Я. Российские заметки. 1991-1996. М.: МИК, 1998.
      
      57) Цит. по: Стариков Е. Н. Общество-казарма: от фараонов до наших дней. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1996. С. 306-307.
      58) Безансон А. Россия в XIX веке // Советское настоящее и русское прошлое: Сборник статей / Пер. с фр. А. Бабича (главы IV-XI) и М. Розанова (главы I-III). М.: МИК, 1998. С. 13.
      59) Вспомним, в частности, парады советских физкультурников на Красной площади в СССР 30-х годов, посмотрим для наглядности кинохронику того времени или пройдем по залам, посвященным советскому искусству 20-х - 40-х годов XX века в Третьяковской галерее на Крымском валу.
      60) Арендт X. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. И. В. Борисовой, Ю. А.Кимелева, А.Д.Ковалева и др. М.: Центр Ком, 1996. С.214.
      61) Скворцов Л. В. Осевая связь России и Западной Европы: глобальное значение евразийского равновесия // Гипотетический эзотеризм и гуманитарное самосознание: Избр. тр. М: РАН ИНИОН, 2000. С. 235.
      62) Бибихин В. В. Из рассказов А. Ф. Лосева // Начала: Религиозно-философский журнал. 1992. №2 (8). С. 129-130.
      63) Эйзенштадт Ш. Н. Множественность модернизмов в век глобализации // Глобализация: Контуры XXI века: Реф. сб. / РАН. ИНИОН. Центр научно-информ. исслед. глобальных и региональных пробл. Отд. Восточной Европы; Отв. ред. Малиновский П. В. М., 2002. Ч. 1. С. 139. (Сер.: Глобальные проблемы современности).
      64) См., напр.: Black С. Е. The Dynamics of Modernization: a Study in Comparative History. N. Y, 1966.
      65) Белинский В. Г. Петербург и Москва // Современные записки. М.: Сов. Россия, 1983. С. 247.
      
      66) Померанц Г. Великие нации живут мировыми задачами // Западники и националисты: возможен ли диалог?: Материалы дискуссии. М: ОГИ, 2003. С. 127.
      67) Вышеславцев Б. П. Кризис индустриальной культуры / Сост. и прим. Сапова В. В.; Вступ. статья Левицкого С. А. М: Раритет, 1995. С. 184.
      68) Подробно см.: Солженицын А. И. В круге первом.
      69) Вишневский А. Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. М.:ОГИ, 1998. С. 125-126.
      70) Цит. по: Вольф Р. П. О философии / Пер. с англ. О. Л. Безручкина, В. И. Спиридоновой; Под ред. В. А. Лекторского, Т. А. Алексеевой. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 133.
      71) Буковский В. Московский процесс. М.: МИК; Париж: Русская мысль, 1996. С. 125.
      72) Там же. С. 123.
      73) Фурсов А. И. Срединность Средней Азии (об историческом месте Центральной Азии в региональной системе мира) // Рубежи. 1997. № 2. С. 99.
      74) Там же.